Константин Симонов - Софья Леонидовна

В тридцать пятом году на нее, вернее, сначала на ее близких начали снова сыпаться несчастья. Из Ленинграда пришлось уехать двум сестрам Софьи Леонидовны — старшей, той, у которой было трое детей, и средней, нелюбимой, монашке. Старшей не помогло даже то, что один из ее сыновей был уже к этому времени крупный инженер. Завод, где он работал, отстоял его самого, но мать уехала в Кустанайскую область вместе с младшим сыном и дочерью, Софья Леонидовна жалела ее и возмущалась и не скрывала этого в письмах. Среднюю, нелюбимую сестру она тоже жалела, но ее высылкой не возмущалась — она была уверена, что сестра-монашка в душе контра, хотя и безвредная. Это, впрочем, не помешало ей, до предела сократив свой скромный бюджет, отправлять посылочки обеим сестрам и даже один раз съездить к ним в отпуск.

Потом несчастья, кажется, начали кончаться. Некоторые люди, из тех, что она считала честными, вернулись в Смоленск, и это очень обрадовало ее. Она была человеком, любившим верить в то, во что она верила, без оглядки, ей было тяжело отклоняться в этой вере, и она была рада ухватиться за первую возможность снова вернуться к этой безраздельной вере. «Да, кажется, были сделаны ошибки, или, как их называли теперь, перегибы, и те из них, что еще можно исправить, наверное, постепенно исправят. Лес рубят — щепки летят», — на этот раз уже не без некоторого насилия над собой говорила она себе.

Монашка умерла в Кустанае — она съездила и похоронила ее. Старшая сестра вернулась в Ленинград вместе с жившими поблизости, в Кустанае, младшими детьми. Старший сын, к этому времени сделавшийся главным инженером завода, добился своего и вытребовал мать, брата и сестру. Младшая сестра, жившая в Витебске, поблекла, перестала быть красивой и уже не говорила больше о замужестве; у нее подросла дочь. Софья Леонидовна каждый год проводила свой отпуск в Витебске, весь год перед этим копя деньги. Приезжая, она была так щедра, что и сестра, и племянница имели превратное представление о ее заработке и, привыкнув к опеке, иногда и среди года обращались к ней за помощью. Софья Леонидовна морщилась, но помогала.

Потом началась война. Когда немцы вступили в Смоленск, Софья Леонидовна по-прежнему работала все там же, в инфекционном отделении больницы, превращенной теперь в военный госпиталь. Госпиталь был забит ранеными — даже в ее отделении вперемежку в разных палатах лежали и раненые, и инфекционные больные. Когда немцы неожиданно вошли в Смоленск, прежде чем закончилась эвакуация госпиталя, Софья Леонидовна пошла на смелый шаг: поместила семерых раненых командиров и политработников, за которых она боялась, что их расстреляют немцы, в палату к тифозным больным. Двое из них умерли, пятерых, так и не обнаруженных немцами, она спустя некоторое время при помощи сестер и нянек отделения выпроводила на волю. Помимо того что она рисковала жизнью, ей пришлось делать то, чего она никогда не делала: путать, подменять и переписывать истории болезни, ставить ложные диагнозы, выписывать фальшивые справки. Все это ей сначала показалось трудным, но со всем этим она неожиданно для себя довольно хладнокровно справилась.

Один из спасшихся и впоследствии перешедших фронт пациентов, полковник контрразведки, снова вернувшийся к тому же занятию, которое было прервано в Смоленске его ранением, — к организации подполья в тылу у немцев, — не оставил без внимания поступок Софьи Леонидовны, сообщил через фронт начавшему свою деятельность смоленскому подполью о Софье Леонидовне как о вполне надежном человеке, которого следует использовать. Через некоторое время, когда она меняла на базаре свою старую скунсовую горжетку на два котелка картошки, ее отвел в сторону незнакомый ей человек, сказал несколько слов, не оставляющих сомнения, кто он и зачем подошел к ней, и назначил на следующий день свидание. На этом свидании она без особого волнения и долгих разговоров, с удивившей ее собеседника простотой сказала, что будет регулярно передавать тому, кого ей укажут, устно или письменно — ей все равно — то, что она слышит от немцев.

Госпиталь к этому времени стал большой инфекционной больницей для немецких солдат. Прочно с юности помня немецкий язык, Софья Леонидовна слышала довольно много интересного и от врачей, и в особенности от разговаривавших в ее присутствии между собою и попадавших сюда с разных участков фронта больных. Через несколько дней она начала передавать эти сведения через старого санитара, работавшего при мертвецкой, человека, которого она давно знала и меньше всего могла подумать о нем, что он будет заниматься тем же делом, что она. Сведения, получаемые от нее, были ценными, а иногда даже очень ценными, гораздо ценней, чем об этом можно было подумать вначале.