Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

Из общего правила были, конечно, исключения, и чем меньше их было, тем больше заслуга тех, которые представляли собою такие исключения. В истории Кальвина мы уже упоминали о Кастеллионе [3], как об авторе трактата, протестовавшего против сожжения Сервета. Гонимый на своей французской родине за свободное отношение к католицизму, он должен был ее покинуть и стал искать такого уголка, где его не тревожили бы за его религиозные мнения. Судьба свела его в 1540 г. в Страсбурге с Кальвином, и это впоследствии привело его в Женеву, но не на долгое время. Кальвину не могла нравиться широкая терпимость Кастеллиона, и он покинул этот город. После этого он поселился в Базеле, где с течением времени стал преподавать греческий язык. Когда он издал свой «Трактат об еретиках, а именно: о том, можно ли их преследовать, и как должно с ними обращаться», написанный по поводу сожжения Сервета, Кальвин и Беза всячески старались повредить своему оппоненту, не останавливаясь даже перед доносами в базельский городской совет. Свою книгу Кастеллион издал под псевдонимом Мартина Беллиа, откуда защищавшиеся им положения получили название беллианизма. Его учение было проникнуто глубочайшим уважением к правам человеческой личности. Свобода есть самая основа нашей жизни, и отнять у человека сознание своей свободы все равно, что отнять у него чувства. Кто казнит за то или другое мнение, тот не истину защищает, а убивает человека. Мысль можно защищать только мыслью: это – дело ученых, а не палачей. Сам Кастеллион был глубоко верующим человеком, но он учил уважать и чужую веру, исходя из идей милосердия и справедливости. Другим таким же представителем веротерпимости был тоже француз Доле, один из видных гуманистов первой половины XVI века, сожженный в Париже в 1546 г. по обвинению в богохульстве. Уже двадцатитрехлетним юношей он смело протестовал против совершенного на его глазах сожжения тулузского профессора Катюрса, обвиненного в сочувствии к лютеранству. То же самое преступление и ему было поставлено в вину судившими его католиками. Но и протестанты были настроены по отношению к нему так же враждебно, называя неверием его проповедь терпимости к чужим религиозным мнениям.

Перейдем теперь к другому выводу. Реформация неприязненно отнеслась к свободе мысли, хотя и содействовала её развитию. Мы знаем, например, как враждебно говорили о деятельности разума и Лютер, и Кальвин, и это опять‑таки не было случайностью. Вообще в реформации теологический авторитет ставился выше деятельности человеческой мысли, и обвинение в рационализме было одним из наиболее сильных в глазах реформаторов. Не предвидя того, к чему поведут заявления о свободе совести и правах разума, Лютер на вормском сейме еще отстаивал и эту свободу, и эти права, но когда на основании тех же принципов стали высказывать свои взгляды анабаптисты и антитринитарии, Лютер отшатнулся от начал, приводивших к таким результатам. То же самое, в сущности, было и с другими протестантами, когда перед боязнью ереси они забывали права чужой совести и отрицали права собственного разума. Между тем самый протест реформаторов против требования католической церкви верить, не рассуждая, заключал в себе признание известных прав за индивидуальным пониманием, и было в высшей степени нелогично признавать свободу исследования, а за его результаты наказывать. Элемент научного исследования был внесен в теологические занятия еще теми гуманистами, которые с интересом к классическим авторам соединяли интерес к св. писанию и отцам церкви и прилагали гуманистические методы к богословию. Для самого Лютера изучение Библии при помощи новых приемов было целым рядом научных открытий. Поэтому, несмотря на общий принцип подчинения разума авторитету св. писания, необходимость его толкования требовала деятельности разума, и рационализм, несмотря на вражду к нему теологов и мистиков, тем не менее проникал в дело церковной реформы. Свободомыслие итальянских гуманистов редко направлялось на религию, но, стремясь освободить разум от теологической опеки, они даже изобрели особую уловку, утверждая, что истинное в философии может быть ложным в теологии и наоборот. В XVI в.мысль направилась главным образом на решение религиозных вопросов, и мистическая идея о внутреннем откровении, как мы увидим в другом месте, была лишь предшественницей того позднейшего учения, в котором сам разум являлся откровением Божества и рассматривался поэтому, как источник религиозной истины. Мы еще познакомимся с тем, как английское сектантство в соединении с другими культурными факторами привело в исходе XVII в. к так называемому «христианскому деизму», объявившему себя «естественной религией», или верой «свободных мыслителей»; но уже в антитринитаризме анабаптистского происхождения и в серветизме в первой половине XVI в. мы наблюдаем сильную примесь религиозного рационализма.