Айя Субботина - Молчи обо мне

— Евгения Александровна, что случилось?

— На тебе гости, — торопливо усаживаясь в машину, бросаю я. — Постарайся помариновать их еще час, а потом пусть расходятся на все четыре стороны.

— Я могу чем-то помочь?

— Побудь именинницей.

Сегодня меня возит водитель Луки, и он быстро понимает, что нужно спешить.

Уверенно кивает мне в зеркало заднего вида, и машина рвется с места.

Таня все время со мной на связи, но чем больше она говорит, тем мне страшнее и тяжелее. Что он мог съесть? Первая мысль о таблетках, но все давним давно спрятаны в ящик на самом верху и закрыты хитрыми замками: я позаботилась об этом еще до рождения Хельга. И по тем симптомам, что описывает Таня, больше похоже на пищевое расстройство. Чем? Когда?

Домой я попадаю одновременно со «скорой»: подвожу врачей в лифте, стараясь не обращать внимания на осуждающий взгляд акушерки, которая сопровождает врача. Для нее я, наверное, образ распутной матери: пока расфуфыренная и раздетая ездила непонятно где, мой ребенок остался без присмотра. Но не объяснять же каждому встречному, что Тане я доверяю как себе, и скорее бы поверила, что за Хельгом недосмотрела моя собственная сестра, чем проверенная няня.

Хельг у Тани на руках выглядит невыносимо бледным. Замечает меня и пытается улыбнуться, но у него нет сил даже поднять голову. Я хочу взять его на руки, прижать к себе крепко-крепко и просто отдать ему все, что нужно, чтобы мой малыш снова стал непоседливым сорвиголовой. Но врач просит отойти и не мешать осматривать ребенка, так что присаживаюсь рядом с диваном и беру Хельга за руку.

У него холодная сухая кожа и стремительно синеют губы.

— Нужно срочно в больницу, — через пару минут говорит врач «скорой». — Собирайтесь, мамочка.

Таня за минуту складывает какие-то вещи, пока я беру Хельга на руки и как есть — босиком, в нарядном платье — сажусь в машину «скорой». Внутри шатает и качает, звук сирены глушит мои попытки не терять голову от паники. Почему-то на ум приходит только самое плохое, все случаи, когда детей просто не успевали спасти, не довозили до больницы каких-нибудь ста метров.

И плакать нельзя, потому что Хельга нужна сильная мама, а не размазня на успокоительных.

В больнице у меня почти сразу забирают сына, уносят в недра белых лабиринтов, где я только чудом не успеваю заблудиться. И никто ничего не говорит: только наперерез выходит пухлая медсестра непонятного возраста и пытается успокоить меня обращением «мамаша».

— Там мой сын! — взрываюсь я. — Никто не говорит, что с ним, как будто я посторонний человек!

— Мальчик очень тяжелый, доктора пытаются его стабилизировать. Не мешайте делать врачам свою работу, — довольно сухо говорит она в ответ.

Я понимаю. Какой-то еще способной мыслить крошкой сознания понимаю, что она видит такие случаи десяток раз на дню и, вероятно, часто видела детскую смерть. И мои эмоции для нее — обыденность, «рабочие моменты», на которые не стоит обращать внимание, если не хочешь сгореть на работе. И в ее обязанности точно не входит успокоение перепуганных родителей. Но сейчас рядом больше никого нет, и я сойду с ума, если буду молчать и держать все в себе.

Время тянется очень долго. Вероятно, проходят всего лишь минуты, но степень моего отчаяния превращает мои нервы в горящие высоковольтные провода: я дергаюсь от каждого звука, каждого шага и скрипа открытой двери. Мечусь в узком коридоре, словно запертая в клетке акула, и делаю то, чего не делала уже много лет — сгрызаю ногти до основания, «до мяса», потому что это единственная возможность заткнуть себе же рот и не голосить на всю больницу.

— Позвонить может кому? — спрашивает медсестра. — Отцу ребенка?

Я останавливаюсь, как будто перед моим носом вырастает огромная табличка: «Осторожно, заминировано!» Я бы позвонила Луке, но он слишком далеко и занят другими делами. Я… не хочу быть обузой, не хочу быть еще одним поводом для его усталого голоса.

А Тася снова укатила в теплые страны вместе со своими семинаристками, и она тоже ничем не сможет помочь.

Но мне очень страшно одной. Я чувствую себя запертой в огромном темном лабиринте, из которого не выбраться даже по указателям и с картой в руках. Мне страшно. Больно. Мне просто нужна капля поддержки, потому что сейчас я не натасканная умница-руководитель, а просто мать, и перед глазами снова образ Хельга с синеющими губами и дрожащими ресницами.

Когда Артем отвечает, я еще пытаюсь не выдать свою панику, но на первом же слове ломаюсь с безобразным треском.