Алана Инош - Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем. Книга 3

Не ошиблось ли сердце, не лгут ли глаза? Поднимаясь на ноги, Невзора боялась поверить...

– Ну, вот мы и дома, – сказал девушке Смолко. – А вот и матушка нас встречает. Матушка, эта девушка сказала, что тебя ищет. Её Ладой зовут, и она говорит, что вы с нею родня.

Те же тёплые очи, те же волосы, родные черты милого личика... Но как такое могло быть? Невзора не сводила взгляда с гостьи, а сердце дрожало, как осиновый лист на ветру. Девушка приблизилась, и её волосы мягко засияли, когда их погладили косые лучи клонившегося на закат солнца. Она что-то сжимала в руке – какую-то деревянную фигурку.

Оленёнок.

Лукошко земляники, дождь, сумрак печной лежанки. «Сделай мне оленёночка...»

Рука Невзоры поднялась и коснулась нежной девичьей щёчки.

– Я внучка твоей Ладушки, – сказала юная гостья, вложив деревянную фигурку Невзоре в ладонь. – И звать меня тоже Ладой. Матушка моя померла при родах, батюшка в войну погиб. А я – травница и ведунья. В Зайково старой знахарки не стало – теперь я буду вместо неё.

Невзора до боли стискивала оленёнка, а её губы беззвучно шевелились: к ним из сердца рвались давно похороненные слова.

– Скажи мне то, что хочешь сказать ей, – улыбнулась Лада. – Я всё знаю о ней и о тебе, её душа мне всё поведала.

Глядя в эти родные, ласковые глаза, в которых мерцала не по годам глубокая, чуть грустная мудрость, Невзора пробормотала:

– Ладушка... Сердце сердца моего, душа души моей.

Лада легко и радостно шагнула в её объятия и склонила головку ей на плечо. Даже запах её волос был таким же, и Невзора в светлом ошеломлении гладила их густой шёлк пальцами. Дыхание сбилось, будто перехваченное могучей, но мягкой лапой, и тёплые слезинки увлажнили ей ресницы.

– Матушка, – тронул Невзору за локоть Смолко. – Что ж ты гостью на пороге держишь, в дом не зовёшь?

– Твоя правда, сынок, – смахнув слезинки, проговорила та. – Заходи, Ладушка. У нас как раз пироги подоспели.

Гостья не смутилась, не испугалась, войдя в семейство оборотней. Не по летам зрелое, всезнающее спокойствие сквозило во всех её мягких движениях, во взгляде светло-карих, золотистых глаз. Невзора тонула в них душой и сердцем, и они будто держали её в любящих объятиях, не давая сорваться в бездну рыдания.

– Родные мои, это внучка моей сестрицы Ладушки, – с трудом совладав с голосом, сказала она.

К ужину пришёл брат Гюрей. Уже давно истёк срок его пастушьей службы, возложенной на него в наказание за воровство скота у жителей Зайково; растаял на его горле светящийся узор-ошейник, который не давал ему зариться на чужое добро. Однако же, помирившись с людьми, он так и остался в пастухах.

– И откуда ж ты взялась – такая юная, и уже ведунья? – спросил он гостью.

– Странствовала я с юных лет, – ответила Лада кротко и учтиво. – В разных городах и сёлах побывала, много повидала. Две ведуньи со мной даром поделились, две наставницы было у меня.

Долго они разговаривали в этот тёплый, безмятежный вечер, и не могла Невзора насытиться беседой. Так бы и глядела на Ладушку, так и любовалась бы, да гостье с дороги отдых нужен был. А к Невзоре сон не шёл, и она присела на крылечке, где днём чуни шила, и устремила благодарный, чуть затуманенный слезой взгляд к чистым звёздам. Какое же счастье они ей послали!

А тихое, окутанное ночной прохладой счастье присело около неё и прильнуло доверительно к плечу. И вновь всё сладостно вздрогнуло в Невзоре, когда маленькая лёгкая рука тепло легла на её руку, а очи в сумраке улыбнулись ей утешительным приветом от той, первой Ладушки.

– Ты говорила, что душа её тебе всё рассказала, – начала женщина-оборотень, а потом слова смолкли, потерялись в звёздном шатре.

– Я с детства духов вижу и слышу, – ответила Лада. – Весь род наш помогает мне, мудрость даёт, оттого и ведаю я более, чем прочие люди. Оттого и ведуньей зовусь.

– Значит, это сестрица Ладушка тебя ко мне послала? – Невзора смотрела на её изящные ножки в стоптанных лапотках, истёртых на многих пыльных дорогах, и думала, что надо бы непременно добротные чуни ей сшить. А к зиме – сапожки меховые и шубку изладить. Смолко пушного зверя добывать великий мастер, набьёт соболей ей на хорошенькую шубку.

– Любовь её к тебе теперь в моём сердце живёт, – серебряным бубенчиком прозвенел в ночной тиши голос Лады. – И ты люби меня, как её любила.

– Радость ты моя, сердце сердца моего, – выдохнула Невзора тёплую соль слёз, касаясь губами виска девушки.

Лада поселилась в Зайково. Старая знахарка померла, и она заняла её место. Сперва люди с сомнением качали головами: «Уж больно молодая», – но скоро новая травница доказала, что дело своё знает не хуже. А если чего и не знает, у духов спросит. И вещи пропавшие она отыскивала, и людей сгинувших, и прошлое видела, и в будущее могла заглянуть. И вышивкой колдовской она владела. Полюбили её все в селе, шли к ней за помощью, а она и впрямь помогала. Своего родства с лесным семейством Невзоры она не скрывала и их у себя в гостях принимала, да и сама к ним хаживала. Понемногу люди привыкли и уж не удивлялись, когда видели на улице кого-то из них. Ну, соседи и соседи. Ну и что ж, что с волчьими ушами? У пастуха Гюрея, вон, тоже зубы да уши. Ничего, пасёт стадо, до сих пор ни одной тёлки, ни одной овечки чужой не сожрал. Страшен уж только очень – оно и неудивительно, что холостяк до сих пор. Кто ж за такого замуж пойдёт? Но всем на удивление этот неказистый собою оборотень жену себе на Кукушкиных болотах взял – слегка перезрелую девицу по имени Сварга. Ну, как взял? Понесла она вдруг дитя; родные стали допытываться, кто набедокурил, она указала на Гюрея. Отец девицы ему морду слегка разукрасил, Невзора тоже прижала братца к ногтю – не отвертелся проказник, во всём сознался и вскоре женатым был. Опять пополнилось лесное семейство. Мужчины стали подумывать насчёт ещё одной пристройки к дому, а потом и занялись её возведением.