Ольга Валькова: Илья (СИ)

Дед Аким учил его берестяному плетению. Клал бересту Илья чисто, с понятием, хорошему мастеру впору, но слабые его, непослушные руки работали медленно. И хотя продавала Ефросинья Яковлевна его лапти и туеса на торге задорого (люди брали: знали илюхину надежность), прибыток от этого семье был небольшой: за то время, пока Илья плел одни лапти, мастер средней руки две дюжины мог наделать.

Конечно, он пытался ползать. Все время пытался. Когда мать с отцом уходили на работу, скатывался с лавки и раздавленным червем корчился на полу. Далеко продвинуться не удавалось, зато родители очень расстраивались, находя его на полу у лавки. Им казалось, что у Ильи был приступ, трясучка, как, они слышали, часто бывает у расслабленных; думали, не признается. Очень этого боялись.

Однажды летом (Илье уже стукнуло тридцать три), за низким открытым окошком мелькнули головы, и на три голоса запели Христа ради. Ничего нового в этом не было: Карачарово - село богатое, народ не злой, странники захаживали частенько. "Умаялись, - сообщила со вздохом кудлатая голова в окне. - у тебя тут тенечек на завалинке, мы посидим, а ты поднеси напиться, паренек, потрудись ради Христа, Он без благодарности трудов не оставит".

"И рад бы, - откликнулся Илья, - да не могу: расслабленный я. Вы, странники, зайдите, сделайте милость, у нас не заперто; и вода есть, и взвар медовый, и хлебца отрежьте, мы гостям Христовым всегда рады. В доме и отдохнете".

Вроде и ответил учтиво, приветливо, и в дом пригласил, ничем не обидел, а за окном как гроза собралась, даже потемнело и ветром ледяным повеяло. "Не ленись, парень. Не привередничай, - холодно и строго прозвучало там. - Сказано тебе принести воды - неси".

Что ж, хотят посмотреть, как червяк полураздавленый на полу корчится, - пусть посмотрят. Не ему, кого мать с отцом в бане моют, унижений бояться. Илья напрягся и скатил тело с лавки.

Вот только поймал он себя на том, что кривит душой, гонит надежду: не мог этот строгий, такой строгий голос звучать ради того, чтобы над расслабленным посмеяться. Такой голос к чему-то звал, чего-то требовал. "Делай, - говорят такие голоса. - Просто делай".

И Илья пополз. Мельком удивившись, что все-таки сдвигается с места, по персту, извиваясь, подпихивал себя к бадье с водой. У его изголовья, на столе, стояла чаша с остатками воды, как обычно, оставленная родителями, он мог бы тащить ее хоть зубами, но подавать степлившуюся воду показалось неучтивым. За окном молча ждали. Он приподнялся на одной руке, и пока она, дрожа, держалась, черпанул другой ковшиком из бадьи. Зажал ручку ковшика в зубах, медленно опустился на обеих руках, полежал, передыхая.

За окном не торопили.

"Пока доползу, все расплескаю", - горько подумал он. Старался двигаться к окну ровнее, но вода все равно выплескивалась.

Перебирая руками, подтянулся к подоконнику, приладил ковшик, разжал зубы.

Встретился глазами с теми, за окном. Вот оно что. Бездны грозовые.

"Вот спасибо, - заговорил старший так просто и оживленно, как будто бы Илья не видел их глаз, - а то ведь умаялись на жаре-то". Он поднес ковшик ко рту и стал пить. Пил долго, взахлеб ("Хороша водичка, студеная!" - сообщил, на миг оторвавшись), по усам и бороде стекали блестящие капли.

"Откуда там столько? На донышке же было!" - думал Илья. Он не замечал, что стоит перед подоконнником на коленях, забыв держаться.

Старший передал ковших второму. Тот тоже пил долго и с удовольствием, отдуваясь. Оторвавшись, кивнул Илье, передал ковш младшему. Этот отпил чуть-чуть и протянул посудину хозяину: "На-ка, и ты испей". Воды в ковше было много. Он была студеная, как будто прямо из колодца, и ломила зубы. Илья пил, глядя в страшные в своей красоте глаза.

"Хватит с тебя, - старший твердо отобрал ковш, - одного в мире хватает, что земля не держит. Нам такой ни к чему".

Илья встал на ноги, и его мотануло. Крепко так приложило об стену. Он покрепче ухватился за подоконник - тот треснул. Пол-доски с зазубринами осталось в руке. Вокруг все плыло.

"Ничего, привыкнешь, - сочувственно сказали ему. - Давай сюда, к нам, а то избу с непривычки разнесешь".

Илья перемахнул через изуродованный подоконник, приземлился в пыльные мальвы.

Трое стояли перед ним - самые обыкновенные страннички Христа ради. Невысокие. У старшего - выцветшие, голубого ситчика глазки в морщинистых красноватых веках, подслеповатые. Илья посмотрел в глаза младшему - тому самому. Тот подмигнул. Глаза у него были серые, в черных ресницах, веселые.