Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

поговорить с ним.

Мы нашли пациента в одной из шестиместной палат; от остального помещения

его кровать отделяла задернутая со всех сторон занавеска.

– Тук-тук, – произнес я, отодвигая занавеску.

Питер (так звали пациента) сидел в кровати, а рядом на стуле сидела молодая

женщина. Я представился.

– Очень рад наконец-то вас увидеть, – сказал он; должен заметить, он и впрямь

выглядел гораздо радостнее, чем большинство пациентов при нашей первой

встрече. – Эти головные боли буквально сводят меня с ума.

– Вы видели свой снимок? – поинтересовался я.

– Да, доктор Айзек показал мне его. Опухоль на вид огромная.

– Ну, не такая уж и огромная. Я видел куда больше. Но, конечно, своя собственная

опухоль всегда кажется гигантской.

Сами прикатил из коридора одну из новых мобильных компьютерных станций и

разместил ее рядом с кроватью Питера. Пока мы беседовали, он открыл

томограмму мозга.

– Тут шкала в сантиметрах, – объяснил я, указывая на край экрана. – Ваша

опухоль достигает четырех сантиметров в диаметре. Она вызывает гидроцефалию

– скопление жидкости в мозге. Она, как пробка в бутылке, не дает

спинномозговой жидкости покинуть голову через основание черепа, откуда

жидкость обычно выводится. Если ничего не предпринять – простите, что говорю

такие страшные вещи, – то вы проживете не более нескольких недель.

– Охотно верю. В последнее время чувствую себя паршиво, хотя стероиды,

которые прописал доктор Айзек, немного помогли.

Мы обсудили связанный с операцией риск: я объяснил, что есть вероятность,

пусть и невысокая, смерти или инсульта, а кроме того, могут возникнуть

проблемы с глотанием. Он кивнул, припомнив, что за последние недели

несколько раз сильно подавился за едой. Мы поговорили о его работе и о детях. Я

спросил у жены Питера, что им известно про папину болезнь.

– Им всего шесть и восемь, – ответила она. – Они знают, что папу положили в

больницу и что вы собираетесь вылечить его от головных болей.

Тем временем Сами заполнил длинную форму информированного согласия, и

Питер быстренько подписал ее.

– Я ничуть не боюсь. И я несказанно рад, что вы успеете меня прооперировать до

выхода на пенсию.

Я не стал это комментировать.

Пациентам нравится верить, будто их хирург лучший на свете, и вряд ли они

обрадуются, если я сообщу, что это заблуждение и что в больнице прекрасно

обойдутся и без меня.

– Я позвоню вам после операции, – сказал я жене Питера. – Увидимся завтра.

Помахав Питеру рукой, я проскользнул между занавесками. В палате находилось

еще пятеро мужчин – все они смотрели мне вслед. Можно было не сомневаться:

они с большим интересом выслушали состоявшийся только что разговор.

Следующим утром по дороге на работу я размышлял. До чего странно: почти

сорок лет я отдал хирургической практике – и вот она подходит к концу. Мне

больше не придется постоянно тревожиться из-за того, что с моими пациентами

может случиться несчастье, но зато почти сорок лет мне не приходилось

ежедневно придумывать, чем бы таким заняться. Я всегда любил свою работу,

несмотря на связанные с ней переживания. Каждый день приносил с собой что-

нибудь интересное; мне нравилось присматривать за пациентами, мне нравился

тот факт, что я был – по крайней мере в нашем отделении – довольно важной

персоной. И я действительно зачастую воспринимал работу как чудесную

возможность заняться чем-то увлекательным, раскрыть себя. Мне казалось, что

моя работа чрезвычайно важна. Однако в последние годы моя любовь к ней

начала таять. Я объясняю это тем, что к врачам все чаще стали относиться как к

второсортным работникам гигантской корпорации. Я больше не чувствовал, что

профессия врача особенная – она перестала отличаться от остальных профессий.

Я превратился в заурядного члена огромного коллектива, многих сотрудников

которого даже не знал лично. Мои полномочия все сужались и сужались. Ко мне

начали относиться так, словно я не заслуживаю доверия. Я был вынужден все

больше времени проводить на всевозможных утвержденных правительством

обязательных собраниях, которые, на мой взгляд, не приносят пациентам ровным

счетом никакой пользы. Мы стали тратить больше времени на разговоры о работе,

чем на саму работу. Сегодня мы смотрим на снимки и решаем, стоит ли лечить

пациента или нет, даже не удосужившись предварительно с ним встретиться.