Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

выхода на пенсию? Ведь в моем распоряжении уже не будет нейрохирургии,

которая прежде отнимала почти все свободное время и не оставляла места для

пустых переживаний о будущем.

Забавно, что много лет назад в том же самом месте я размышлял над аналогичной

проблемой. Правда, я тогда не бежал, а шел, но зато по той же самой дорожке, и

терзали меня куда более тяжелые мысли: я только что решил бросить изучение

политики, философии и экономики в Оксфордском университете, чем сильно

расстроил и разочаровал родителей.

Пробегая вдоль реки, я внезапно припомнил непальскую девушку, которую

оперировал двумя месяцами ранее. У нее развилась киста позвоночника, со

временем непременно приведшая бы к полному параличу ног. Причиной кисты

оказался цистицеркоз – заражение свиным цепнем. Для бедных стран вроде

Непала это довольно распространенное заболевание, но для Англии неслыханная

редкость. Несколько дней назад девушка приходила в амбулаторное отделение,

чтобы поблагодарить меня за свое исцеление: как и большинство непальцев, она

вела себя чрезвычайно вежливо и воспитанно. Я бежал (стояло жаркое лето,

уровень темно-зеленой воды в реке понизился, и Темза казалась практически

неподвижной) и думал о той пациентке, а затем мысль моя перескочила на Дева –

первого и лучшего из непальских нейрохирургов, более известного в широких

кругах как профессор Упендра Девкота. Мы с ним крепко подружились тридцать

лет назад, когда вместе проходили интернатуру в хирургическом отделении.

«Ага! – осенило меня. – Почему бы не отправиться в Непал и не поработать

вместе с Девом? Заодно и Гималаи увижу».

* * *

К обоим решениям – бросить учебу в Оксфорде и уволиться из больницы – меня

подтолкнули женщины. Сорок три года назад я страстно и совершенно некстати

влюбился в женщину гораздо старше меня, которая была другом нашей семьи. В

двадцать один год я был не по возрасту незрелым и практически не имел

сексуального опыта: воспитание я получил консервативное, и родители растили

меня в целомудрии. Теперь-то я понимаю, что это она соблазнила меня. Впрочем,

речь идет всего лишь об одном-единственном поцелуе – дальше дело не зашло.

Сразу же после этого она разразилась слезами. Думаю, ее привлек во мне не по

годам развитый ум в сочетании с чуть ли не детской неуклюжестью, от которой,

возможно, она захотела меня избавить. И, наверное, ее смутила моя чересчур

пылкая реакция: я принялся забрасывать ее стихами собственного сочинения,

которые уже давно забыты и уничтожены. Она умерла много лет назад, но я по

сей день стыжусь этой истории, хотя тот поцелуй и помог мне обрести смысл

жизни и достойную цель. Именно благодаря ему я стал нейрохирургом.

Меня обуревали замешательство и смятение, мне было стыдно за свою

мучительную и абсурдную любовь, во мне бушевали одновременно и радость,

свойственная влюбленным, и горе от того, что меня отвергли. Казалось, будто в

моей голове сражаются не на жизнь, а на смерть две армии, и подчас мне хотелось

убить себя, чтобы покончить с этим сумасшествием. Однажды я решил попытать

судьбу и ударил кулаком по окну оксфордской квартиры, в которой жил

студентом, – однако стекло не разбилось. Хотя, вероятно, за это стоит

поблагодарить подсознание, проявившее осторожность и не позволившее мне

ударить изо всех сил.

Я осознал, что, несмотря на всю глубину своих страданий, не осмелюсь причинить

себе серьезный физический вред, и вместо этого предпочел пуститься в бега.

Решение было принято во время прогулки по набережной Темзы ранним утром 18

сентября 1971 года. К счастью, я понял, что суицид не выход. Дорожка, по которой

я шел, довольно узкая; летом здесь сухо и все зарастает травой, а зимой –

сплошные лужи и грязь. Я пересек весь Оксфорд и миновал Порт-Медоу –

просторные пойменные луга к северу от города. Дом, в котором я вырос, стоял в

нескольких сотнях метров. Может, он даже попался мне на глаза, пока я шел

вдоль реки: местность была до боли знакомой. А если бы я прошел чуть дальше и

свернул в сторону узкого ручейка, который связывает Темзу и Оксфордский

канал, то наткнулся бы и на старый дом смотрителя шлюза. Но, полагаю, еще до

этого я развернулся и двинулся обратно, поскольку успел разобраться с собой.

Старик-смотритель – тогда, разумеется, юноша – уже должен был там поселиться.