Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Отношение начальника ко мне поменяло поведение всех полицейских из участка на Харрисон-стрит. Надзирательница и два офицера, закреплённые за моей камерой, начали периодически баловать меня. Офицер с ночной смены теперь часто приходил с полными руками посылок, внутри которых были фрукты, конфеты и напитки покрепче виноградного сока. «От друга, который держит пивную за углом, — говорил он. — Твой поклонник». Надзирательница дарила мне цветы от того же незнакомца. Однажды она принесла известие, что он собирается послать мне отличный ужин в будущее воскресенье. «Кто этот человек и почему он мной восхищается?» — спросила я. «Ну, мы все демократы, а Мак-Кинли — республиканец», — ответила она. «Не говорите, что вы рады, что в Мак-Кинли стреляли!» — воскликнула я. «Ну не то, чтобы рады, но и не сожалеем, — сказала она. — Знаешь, нам приходится притворяться, но никто из нас особо не волнуется». «Я не хотела, чтобы Мак-Кинли убили», — сказала я. «Мы знаем, — улыбнулась она, — но ты защищаешь мальчишку». Мне стало интересно, сколько ещё людей в Америке, как мои охранники в арестном доме, разыгрывали сочувствие к раненому президенту.

Даже некоторые репортёры, казалось, не проявляли тревоги по этому поводу. Один из них был ошеломлён, когда я уверила его, что по роду службы я бы заботилась о Мак-Кинли, если бы меня позвали ухаживать за ним, хотя мои симпатии на стороне Чолгоша. «Вы загадка, Эмма Гольдман, — сказал он, — я не могу вас понять. Вы сочувствуете Чолгошу, но стали бы лечить человека, которого он попытался убить». «От вас как от журналиста не ожидают понимания сложностей человеческой души, — сказала я. — Слушайте, и посмотрим, сможете ли вы это понять. Парень в Буффало — загнанное в угол создание. Миллионы людей готовы на него наброситься и разорвать на куски. Он совершил этот поступок не из-за личных или корыстных мотивов. Он сделал это ради своего идеала: ради блага народа. Поэтому мои симпатии на его стороне. С другой стороны, — продолжала я, — Уильям Мак-Кинли, который страдает и, возможно, умирает, сейчас для меня просто человек. Поэтому я бы стала выхаживать его».

«Я вас не понимаю, это выше моего понимания», — повторял он. На следующий день в одной из газет появились заголовки: «Эмма Гольдман хочет выхаживать президента, но она солидарна с нападавшим». Буффало так и не удалось предоставить доказательства необходимости моей экстрадиции. Чикаго начинало надоедать играть в эти прятки. Власти не хотели передавать меня в Буффало, и в то же время они не хотели отпускать меня на свободу. В качестве компромисса меня предложили отпустить под залог в двадцать тысяч долларов. Группу Исаака освобождали под залог в пятнадцать тысяч. Я знала, что нашим людям будет почти невозможно собрать тридцать пять тысяч долларов за несколько дней. Я настаивала, чтобы в первую очередь выкупали остальных. Поэтому меня решили перевести в окружную тюрьму Кука.

В канун моего перевода был воскресный вечер. Мой поклонник из пивной сдержал своё слово; он прислал огромный поднос с разной вкуснятиной: большая индейка со всевозможными гарнирами, вино и цветы. На подносе лежала записка, где сообщалось, что он хотел внести пять тысяч долларов в счёт моего залога. «Странный владелец пивной!» — сказала я надзирательнице. «Вовсе нет, — ответила она. — Он мелкий политикан и ненавидит республиканцев больше дьявола». Я пригласила её, двух моих полицейских и нескольких других офицеров, которые были в тюрьме, присоединиться к моему празднеству. Они уверяли меня, что такого никогда с ними не случалось — чтобы заключённый угощал своих смотрителей. «Вы имеете в виду, что опасная анархистка приглашает в гости хранителей закона и порядка», — поправила я. Когда все разошлись, я заметила, что мой дневной охранник задержался. Я спросила, перевели ли его на ночную смену. «Нет, — ответил он, — я только хотел сказать, что ты не первая анархистка, которую мне доводилось охранять. Я работал, когда здесь были Парсонс и его товарищи».

Какие странные и необъяснимые жизненные пути, какая запутанная последовательность событий! Вот я здесь, духовное дитя тех мужчин, сижу в тюрьме в городе, который лишил их жизни, в той самой тюрьме, даже под присмотром того же человека, который наблюдал за ними в часы их ночного отдыха. Завтра меня переведут в тюрьму округа Кук, в стенах которой повесили Парсонса, Шписа, Энгеля и Фишера. Насколько же странные и сложные те силы, которые связывают меня с этими мучениками на протяжении всей моей социально активной жизни! А теперь события всё больше приближали меня к ним — возможно, к похожему концу?