markov - Джед Гиллен

Когда мы думаем о шимпанзе и о дереве, разница между животными и растениями кажется четкой и очевидной, но стоит заговорить о первых протоживотных, осознавших цену собственной жизни, в обход проторастений или задаться вопросом о том, почему морские анемоны 42имеют право на жизнь, а анемоны 43– нет, как все становится намного сложнее. И дело здесь не в конкретном историческом моменте, когда эволюционные пути растений и животных разошлись. Дело в той линии, которую нанесли ученые, чтобы отделить одни виды от других. Можем ли мы доверить нашим таксономистам выбор места для проведения той черты, за которой для нас уже не должно быть моральной ответственности? Неужели этические нормы наилучшим образом выстраиваются в зависимости от того, обнесены ли наши клетки стеной из клетчатки вокруг оболочки?

Антинаучные деятели любят приводить в пример глаз как доказательство неверности эволюционного подхода: «Если эволюция движется медленными темпами, обосновывая свои шаги полезностью промежуточных форм, как могло появиться нечто настолько сложное, как глаз? Какой толк от использования 5% глаза?» Ответ, конечно, кроется в том, что иметь способность реагировать на свет, пусть даже в рудиментарной форме, – куда лучше, чем не распознавать свет вовсе; хоть немного навести фокус на объект намного лучше, нежели не иметь такой возможности. Не так давно прошла информация о появлении экспериментальных микрочипов, на вживление одного из которых согласился Стиви Уандер. Если операция пройдет успешно, чип позволит ему различать свет и тень, но не видеть объекты. Может, стоит спросить у него, зачем нужны 5% зрения?

Вместо того чтобы волноваться на тему того, как могла такая «совершенная» штука, как глаз, развиться в бардаке эволюции, известный биолог Эрнст Майр 44заявил о том, что глаза могли предпринять попытки появиться у различных видов 40 раз в истории. Например, такие головоногие, как осьминоги и кальмары, заполучили глаза, очень похожие на наши, тогда как у других представителей их типа (вроде устриц и мидий) и наших более близких родственников глаз нет и в помине. Наши глаза и глаза каракатицы кажутся похожими не из-за единого происхождения, а благодаря параллельной эволюции. Должно ли это изумлять нас? Эволюция подходит подобным образом к любому вопросу; достает из рукава все свои козыри, пока не найдет нужную масть. Иными словами, нет ничего странного в том, что, отвечая на одни и те же вызовы, существа из одних и тех же материалов вырабатывают одни и те же способности.

Несомненно, каждого из нас когда-нибудь атаковали мясоеды, утверждавшие, что растения чувствуют боль и имеют сознание, и оправдывавшие свои пищевые предпочтения тем, что страдания живых существ неизбежны, что бы ты ни ел. Это абсурдный, отчаянный аргумент хотя бы потому, что растения, в основном, имеют мало шансов чувствовать боль, и ученый мир не испытывает нехватки доказательной базы этого утверждения. Тем не менее, для поддержания дискуссии, мы должны как минимум признать способность другого царства испытывать ощущения. Эволюция создала сознание, по меньшей мере, единожды; она вполне могла сделать это еще раз.

Роковая ошибка всех царственистов заключается в том, что они откажут в правах даже расхаживающему по улицам, говорящему Мистеру Картофелю, отталкиваясь от его дислокации в системе классификации видов. Разумеется, это абсурд, и большинство веганов это понимают. Все дело во многих важных с этической точки зрения характеристиках, каковыми располагают животные и не располагают растения. Если бы было доказано наличие чувств у растений, безусловно, мы бы уважали их право на жизнь и комфорт.

Признавая это, многие веганы следуют логике Питера Сингера 45, пытаясь различать организмына основании способности одних и неспособности других иметь персональные «интересы» (т.е. речь идет о способности страдать и заботиться о себе). Эта система включила бы чувствительные растения (если бы таковые существовали) и исключила нечувствительных животных (потому что нельзя сделать больно тому, кто не способен мучиться, неважно, к какому царству вид относится), основываясь на объективных критериях вместо того чтобы оставлять вопрос на рассмотрение таксономистов.

Невзирая на то, что это куда более логичный и продуманный подход, сложность кроется в невозможности определения того, какие создания имеют собственные «интересы», а какие – нет. Веганы, которые едят мед, делают это не потому, что ненавидят пчел и хотят, чтобы те страдали как можно больше; просто они убеждены, что пчелы страдать не способны. И кто докажет, что они не правы?