MAKC MAX - Взгляд василиска

- Вот, ведь зараза! - Сказал мужчина, читавший вывешенное на дверях почтового отделения объявление, и повернулся к шедшему первым Вадиму. - Закрыто!

- А когда откроется? - Спросил Вадим, еще не уловивший смысла сложившейся ситуации.

- Так в том-то и дело, мил человек, - угрюмо объяснил заросший седой щетиной не молодой мужчина с ясными голубыми глазами на темном, обветренном лице. - В том-то и дело, что Иван Степанович, как сляжет, так может и три дня прохворать или того больше. Ну, завтра, допустим, кого-нибудь на замену пришлют, а сегодня что делать?

- Скажите, - спросил Вадим, начавший понимать, какая неприятность вышла со всеми их чудными планами, едва ли не в самом начале пути. - А от кого здесь можно было бы позвонить?

- А что, - вопросом на вопрос ответил человек. - Срочное что, или как?

- Да нам, собственно, такси надо вызвать, - объяснил Вадим, досадуя на любопытного мужика.

- А далеко собрались? - Подтверждая его худшие предположения, тут же заинтересовался мужчина.

- До Выборга, - ответила за Вадима Полина. - Или еще куда, нам главное добраться до железнодорожной станции.

- До чугунки, значит. В Петров собрались, извиняюсь за любопытство, или куда подальше? - Не отставал мужчина, с явным интересом рассматривая их маленькую компанию.

- Подальше, - устало объяснил Вадим.

- Я к чему спрашиваю, - совершенно неожиданно улыбнулся незнакомец. - На такси до Выборга, а там ведь еще и за вызов платить надо, и четверо вас, никак не меньше двух сотен выйдет, а как бы и поболее. Да билеты на поезд, да ждать ...

- Есть предложения? - Сразу же сообразил к чему клонит мужик Вадим.

- Как не быть, - хитро усмехнулся тот. - Если у вас, конечно, пятьсот рубликов найдется.

- Самолет? - С явным интересом спросил Давид.

- А то! - Во весь рот улыбнулся мужчина. - Амфибия у меня, "Лавочкин".

- Четырехсотый? - Оказывается, Полина разбиралась еще и в самолетах.

- Не, "триста третий", но вам же, я так понимаю, не в Мурманск лететь.

- В Новгород, - решительно сказал Вадим. - И четыреста рублей, по моему мнению, красная цена.

В результате, сошлись на четырехстах пятидесяти, и к трем часам были в Новгороде.

2.

Ведь вот, как бывает. Живет себе человек, худо ли, бедно ли, но, как сложилось, так и живет. "Выстраивает" свои дни по раз и навсегда, им же самим или другими - богом или судьбой - "прописанному" сценарию. И полагает при этом ту жизнь, что имеет, единственно возможной в данных конкретных обстоятельствах. Это молодые склонны считать, что все у них впереди, а, если тебе за пятьдесят, то о будущем не хочется и думать, потому что ничего примечательного, кроме старости и смерти, впереди уже не ждет. И единственным решительным изменением на этом маршруте может стать одна лишь отставка, пенсия, или как там еще можно назвать смену активной фазы существования на пассивную? Однако у Ильи все складывалось теперь совсем иначе, чем сам же он спланировал, и, соответственно, считал для себя правильным и нормальным.

Если быть искренним до конца, его уход в "отставку" не был вызван жизненной необходимостью, изменившимися обстоятельствами, или какими-нибудь иными внешними условиями. Физически он все еще был крепок. Болезней, способных изменить привычный образ жизни не имел. Смерти не боялся, пережив свою смерть так много раз и физически и психологически, что тема эта давным-давно потеряла для него остроту и актуальность. И врагов своих он не страшился, хотя их у него было, хоть отбавляй. Во-первых, потому что за долгую жизнь в подполье научился их побеждать. А, во-вторых, потому что, как и любой солдат, слишком долго находящийся на войне и не свихнувшийся при этом от постоянно существующей опасности быть убитым или захваченным в плен, что при его, Марка Греча, обстоятельствах, означало, если и не ту же смерть, то позор и жалкое прозябание в узилище, выработал в себе тот род фатализма, круто замешенного на философии киников1, который позволял ему смотреть на жизнь лишь в перспективе дня сегодняшнего, или, в крайнем случае, в рамках разворачивающейся в реальном времени конкретной операции. Однако однажды он неожиданно ощутил в себе скуку, и означать это могло только одно. Иссяк "элан"2, как называют это французы, исчезли смысл и желание продолжать то, чем он с таким всепоглощающим интересом занимался едва ли не четверть века. Место острого чувства, временами похожего на страсть к женщине, заняли рутина и тоска, и он сделал то единственное, что и следовало сделать, если ты давно уже не упертый идеалист и уж тем более не фанатик, каким Илья и не был никогда. Поэтому, едва ощутив произошедшие в нем перемены, он не колебался ни одной лишней минуты, как, впрочем, делал и все остальное в своей жизни. Решение было принято, и свою последнюю операцию он спланировал и провел так, как планировал и исполнял и все прочие, в большинстве своем гораздо более сложные и кровавые акции. И, естественно, что, "уходя в отставку", он делал именно то, что имел в виду, то есть, исчезал из одного мира, чтобы возникнуть в другом, но уже совершенно другим - во всех смыслах - человеком. "Уход от дел" предполагал полную и решительную смену, как привычного модус вивенди3, так и сложившегося за годы и годы модус операнди4.