Костин Тимофей: Kara no Kyoukai:Chapter01 00

Танатос-смерть.

Произнося эти слова, Тоуко-сан не отрывала от окна того самого задумчивого

«взгляда с высоты».

Пока я следил, как она смотрит вдаль, твердо стоя ногами на земле – я вспомнил, что без этого можно попасть в беду – перед мои внутренним взором вдруг возникло

зыбкое отражение последнего сна.

Бабочка упала на землю.

15

Может быть, она смогла бы порхать легче и грациознее, если бы не пыталась

следовать за стрекозой. Да, трепеща крылышками лишь для парения, она продержалась

бы в воздухе гораздо дольше.

Но, познав стремительность полета, бабочка уже не могла удержать рвущееся в

высоту тело.

Плавному парению она предпочла полет.

Немного застеснявшись несвойственных мне поэтических сравнений, я тряхнул

головой.

Тоуко-сан бросила окурок в окно.

– То мерцание на вершине здания Фудзё, скорее всего, было видимым

отображением разрыва реальности, окружавшим ту женщину. Могу предположить, что

необычность в воздухе, которую подметила Шики, представляла собой границу между

внешним, реальным миром и внутренним пространством ее клетки. Далеко не каждое

человеческое сознание способно воспринять подобную трещину, прерывность

непрерывности.

Когда слова Тоуко-сан, наконец, прозвучали, Шики почти незаметно расслабилась.

Вздохнув, она задумчиво посмотрела вдаль.

– Прерывность непрерывности? Хотела бы я знать, какую из сторон она считала

своей?

Она выглядела незаинтересованной, но ее голос был серьезен.

Голос Тоуко-сан, наоборот, прозвучал слишком легко:

– Конечно, противоположную от тебя.

Таким был ответ.

Грани пустоты: глава 01 04

Ледяной холод заставил похрустывать кости.

Но откуда он происходил, снаружи ее тела или изнутри?

Едва подумав об этом и тут же забыв, Шики продолжала идти вперед.

В здании Фудзё не чувствовалось ни единственного следа человеческого

присутствия. Было два часа ночи. Под потолком пустого холла помаргивали белые

безжизненные люминесцентные лампы. Кремовые стелы в дальнем конце холла

выглядели в искусственном свете настолько безжизненно, что производили впечатление

декораций. Лучше бы их скрывала темнота.

Миновав турникет, Шики вошла в кабину лифта.

Там было пусто. В зеркале, составлявшем собой заднюю стенку лифта, отразилась

фигура в красной кожаной куртке поверх голубого кимоно. В глазах застыло

равнодушное выражение.

Взглянув на отражение, Шики вдавила кнопку со значком «R». Деликатно

прозвенев, двери задвинулись, и мирок, в котором она оказалась, вознесся в высоту.

Приводимая в действие силой механики и электричества клетка должна была достичь

верхнего этажа в течение недолгих секунд.

Закрытое на время пространство. Ничто из внешнего мира не касалось сейчас

Шики. Она замкнулась для всего, что могло бы поколебать ледяное спокойствие. Ничто

снаружи не могло задеть намеренно опустошенное сознание. Эта маленькая клетка

осталась единственным миром, который она воспринимала сейчас.

Двери беззвучно растворились. Снаружи простиралось совершенно иное

пространство. Мир бесконечной темноты.

Выпустив Шики на площадку, где была только дверь, ведущая на крышу, лифт

торопливо канул вниз, на первый этаж. Точно испугавшись чего-то. Лампы не горели, и в

чернильной, болезненной темноте едва светились контуры внешней двери.

16

Шики шагнула к ней и толкнула наружу.

Беспросветная темнота сменилась прозрачной.

Поле зрения заполнил холодно переливающийся далекими и слабыми огоньками

город.

Крыша здания Фудзё была плоской. Бетонную площадку ограждали металлические

перила. Единственным сооружением здесь был водяной бак на крыше лифтового тамбура, из которого появилась Шики.

Крыша была простой и скучной. Но вид с нее не принадлежал этому миру.

Вид ночного города с высоты здания, минимум на десять этажей возвышающегося

над окружающими домами, выглядел не столько красивым, сколько одиноким и

неприкаянным. Словно с вершины бесконечно длинной лестницы вниз, в темную бездну

глубокого моря. В загадочной придонной темноте помаргивали слабые огоньки, подобные обманным фонарикам рыб-удильщиков.

Если она могла сейчас охватить взглядом весь мир, то это был мир, погрузившийся

в болезненный сон. Возможно, навсегда. Мертвое молчание стиснуло сердце куда сильнее

холода. Намного больнее.