Феликс Максимов - Духов день

В паху все тихо. Уд не волохнется, да к чему, когда вся плоть ото лба до пят в пылкой медовухе яровой похоти кипело, все тело срамным удом стало, трепещет от натуги, мочи нет совладать, жилы напружены золотой кровью.

Кавалер прикусывал нижнюю губу изнутри. Сам перед собой в гробном покрове зеркала небывалым облаком зыбился, блядская улыбка с губ туманным молоком плыла, будто из певчего клюва горлинки.

...Мир в блуде валяется, за окошками человечьи мураши в общей куче копошатся, друг на дружку лезут, волокитствуют, чуть их любовная припека за горло возьмет - уже готовы, сволочи, мотню в портках бередят, баб на спину валят, по потным местам мышами шарят. Спустя девять месяцев орут бабы, колыбельное мясо титьку беззубым ртом теребит, канитель сызнова повторяется, первородный грех свой детям передают с молоком материнским.

А Кавалеру - иное суждено.

Он отродясь себя поставил выше похотной слюны, отшатнулся от собачьих свадеб, от трясучей случки, от мужской малофьи да бабьих месяцов, от залуп да сикилей, от всего, что стыдно-стыдно-стыдно. Отчего руки поверх одеяла в замок держать надо, как нянюшки строго наказывали.

Коли будешь воробушка ручками под одеялом будоражить, черные раки наползут с Яузы, в омут из постельки утащат клешнями бородавчатыми.

Люди, люди, мураши тошные, кишат, плодятся и размножаются, как велено Господом, живут чревобесно и пьянственно, в слепоте, в грязце, в брусничной блевотине...

А Кавалеру довольно было в зеркальной каморе запереться, окошко фламандским шпалером изнутри завесить и ноготком по живому жемчугу кожи извилисто провести, меж ключицами тронуть ямку, землянику-ягодинку сосца двумя пальцами сдавить.

Опрокидывался затылком в преображенские тихие воды-иордани, с деревами, небесами, частыми звездами, в бездымном пламени безблудного блуда плыл навзничь в белокипенную мглу, где не женятся и не выходят замуж.

Настигала жара от стоп до макушки, полет, очарование, сила святогорова, в зеркале - пятирогий свет, колкие мурашки ползли по разветвленным волоконцам под слишком тонкой девической кожей, напруживалась и билась кровь в жилах, истомчивая нежность копилась в подбрюшье, томное давление которое невозможно вынести крещеному человеку.

Не утерпел Кавалер, ноздрями капризными вздрогнул, и в предплечье зубами впился, потянул в себя по-упыриному нежную кожу - тут же заалел на теплом снегу подсоса алый круговой след самохвального поцелуя.

Колени подломились, едва успел ладонью на подзеркальник опереться, навалился без памяти, обрушил свечи.

Долго ли так пробыл?

Долго.

В пылу тайной услады заполночь не заметил Кавалер, что забыл запереть вторую дверь, ту, что выходила в людской коридор.

Скрипнули петли - просочился в щель скупой свет. Песочными часами тень опрокинулась внутрь каморы.

Шевельнулось в тесноте табачное платье, осиновыми листьями оборки зашептали.

За игрой у зеркала подсматривала Любовь Андреевна. Ласкала узкими пальцами косяк. Следила, как по хребту меж лопаток Кавалера не торопясь сползала и тратилась капля пота.

Улыбалась Любовь, как сомнамбула.

Продленнно вытягивала пустынные губы осиным жалом. Про себя спрашивала:

Отчего у тебя такое тело?

Почему у тебя девичья грудь, плечи отрочи, очи княжеские золоченые, соколиные волосы всегда пьяным вином влажны, в жилах твоих черная кровь бежит. От меня ей не убежать, потому что я пришла и пожелала.

А проведи языком по плечу - небось кожа холодна да солоновата.

Дай мне, вороненок, то, что дома не знаешь.

Лампаду оливанную с Афон-горы сняли и в тебе затеплили на погибель. По своей воле живешь, по своей, не по Божьей. Так и сдохнешь, плевком на моей ладони.

Отчего у тебя такое тело, Кавалер?

Видела Любовь, как надломился юноша в игривой муке, как зеркало повторило очерк плеча, как попадали из чашечек свечи.

Отступила прочь до поры.

Ключик глубоко засел в скважине. Бесполезный ключ, который Кавалер позабыл повернуть, совершая перед зеркалом чистый, как спирт, блуд без блуда.

Стучали в дверь кулачком.

Кавалер очнулся, поежился, батистовый рукав на меченое плечо бросил, сделал как было.

Хлебнул походя из черпачка кипяченой воды, смочил горло и ключицы.

Вышел, улыбаясь.

Стучал в незапертую по рассеянности дверь Царствие Небесное.

- Тебе чего? Почему не спишь? - спросил Кавалер, склонившись над карликом. Разбойничья полночь Страстей Христовых ночной колдовской бабочкой под сводами крыльями многоочитыми копошилась.