Феликс Максимов: Духов день

Потому что - можно.

Трудный сентябрь выдался, со всех дворов носили трупы, а тут еще и сухая жара и отчаяние и великое бесхлебье.

Чумные костры перемежались пожарами. Достаточно было одного уголька из печи в избе, где лежали мертвые или больные - и выгорали целыми улицами, тушить было некому.

Ранняя осень принесла с востока пустые сероглазые сны. Домоседство стало невыносимо. Обыватели ни свет, ни заря, таскались друг к другу в гости. Собеседники делились сновидениями. Вся Москва смотрела сны, слышала голоса, видела знамения.

Священник церкви всех Святых на Кулишках с амвона рассказал старухам, что фабричному - все на Москве от фабричных - явилась Богородица, Проста-Свята девка.

Будто бы выглянул он в окно, а она стояла, Честнейшая Херувим, топталась босыми стопами у забора - и снег - наяву снега не было, а во сне - был, снег на ее седые волосы сыпался.

Девка - а космы седые... Бесприютная.

Фабричный пригласил Ее в дом - не пошла, но когда он вынес Богородице кусок серого хлеба с солью, она есть не стала, но призналась ему, что Ее образу, выставленному на Варварских воротах Кремля тридцать лет уже никто не пел молебнов и не жертвовал свечей. За преступное забытье Христос хотел наслать на Москву каменный дождь, но Мать в милосердии своем простерлась перед ним, вымолила снисхождение, и Христос заменил каменную кару трехмесячным повсеместным мором.

Без слез заплакала Богородица, завесила лицо волосами и бросила хлеб.

Облизнула соль с пустой ладони.

Москва устыдилась и бросилась на Варварку - просить.

Уцелевшие священники оставили приходы, воздвигли у Варварских ворот аналои, стали служить молебны. К воротам приставили длинные лестницы - ярые молитвенники полезли по ступеням вверх, обмели паутину и копоть, уставили образ Боголюбской Богородицы свечами. Кто спускался после целования - рассказывал, что икона чумной скоропомощницы, на вкус отдает зерновым ладаном и мушкатом и шиповным плодом, да так горько на языке, да так сладко во чреве, что и не описать человеческим языком.

Сверху было видно, как вся проезжая улица перед Варварскими воротами запрудилась черным народом - скорчились на коленях, кланялись лбами в землю, больные умирали прямо в толпе, не могли упасть - со всех сторон подпирали мертвых живые.

Мертвые смотрели вверх, туда, где у ног немоленной иконы острыми язвами метались на ветру свечные огни.

Боголюбская икона вся пряничным золотом, гречишным медом и трудной охрой писана по цареградской доске из горького розового дерева, которое в могиле не гниет, и в воде тонет.

Стояла Богородица, запястье к сердцу приложа, показывала продленную грамоту из агнчей кожи. У красных постолов Ее, еле видимых мысами из подола, остановились на коленях двунадесять апостолов-святителей. Белые церкви остывали у святителей за спиною, перекликались рдяные воскрилия кровель. Медленные соты левкаса на иконной доске: золотце к золотцу, сусаль на сусаль, непалимый цвет на непалимый цвет, как вечерние окошки, как пасхальный огонь. Молитвенное любование. С несказанного облака Сын за всеми нами посматривал, заносил в малый свиток все слова и мысли.

Ослаби. Остави. Прости.

Фабричный уселся близ ворот, ему сколотили еловый ящик с прорезью, чтобы собирать деньги на всемирную свечу. Мастеровой рассказывал всем свой сентябрьский сон:

Да, вот те крест, так и пришла, Боголюбская, седая совсем, вон с тебя ростом, невысокая стать, стояла босичком Христа ради. Зову, зову, а в дом не идет, глаза сухие, северные у Богородицы глаза, с искрой и все смотрит, смотрит...

Насквозь меня смотрит чумная московская Богородица.

Внимательно слушали, записывали, кивали, сыпали в сундук серебро. Вели детей благословить. Фабричный целовал детей в головку. Детские темечки молочком пахнут.

Из Марфина дезертир граф Салтыков, семидесятилетний старик, в свое время славно погромивший пруссаков, писал повинные депеши царице о состоянии дел в гибнущей Москве, не решаясь даже оглядываться на зачумленный город.

Амвросий Зертис-Каменский, митрополит московский и калужский заперся в духовной консистории и писал "Наставление, данное священникам, каким образом около зараженных, больных и умерших поступать". Умолял не допускать скопления и целования икон, последнее в моровую пору весьма смертоносно и способствует сугубому распространению язвы. Наставление пастыря не услышали.

Многие шептали митрополиту, чтобы покинул город, как все люди, и особые дорожные грамоты сулили и беспрепятственный путь из Москвы. Отказывался. Спрашивал: Как оставлю Москву в болезни?. Советчики дивились его твердости.