Феликс Максимов - Духов день

Крутились вокруг холостых господ и так себе офицеров свахи. Чуть не на привязи водили матери по аллеям невестного возраста барышень, ревниво целовались с подругами щеками. Бриллиантщицы и атласницы именовали друг друга на модный лад "москвитянками". Так густо целовались, что румяна со скулы на скулу мазались.

Храпел гравий под модными узкими туфлями "щучий хвостик".

Коричневые банты с позолотой на рукавах.

Аппетитный галант плавно выступал в летучих башмачках с розами, с легкими звонкими пряжками, брезгливо по цветному песку.

Полные губы округлял. К голубому локотку его присоседилась премудрая и тонкая бестия, деланная чертом на парижский манер.

Как русалка - лопаста титькой щекотит, мяконькой малинкой, так старуха Кавалера похлопывала по тугим атласным с отливом бокам сложенным веером.

Под мышками щегольского кафтана Кавалера - кислые и темные пятна пота.

Старуха Любовь Андреевна приближала желтый череп к жирно нарумяненной щеке юноши, липкими красными губами шептала преисподние слова.

Кавалер млел, не хотел - а слушал, стекленели и останавливались пустые глаза.

Длительно улыбался. Несло от него дыней, дымом и мускусом.

Гости его узнавали, расступались, он в ответ кивал, как болван.

Сплетня заварилась под липами.

Кукольные букли, треуголки, трости, белые перчатки, кружево бежевое, тальмы с узорами, китайские собачки, блестки на ресницах, маски на тростях сплетничали лиловыми ленивыми голосами. Говорила розовая атласная барская Москва:

- Врали, что Кавалер хорош собой! На поверку ничуть не хорош. Кукла вербная, кафтан по всем швам маловат, лицом сдобен, краску смой - парное мясо выпрет.

- Гарью пахнет, мама.

- А Любовь-то старей потопа, загуляла с молодым, не осталось стыда на Москве, да и то верно - допрыгался, козелок, тепла ему не хватит старухины кости греть.

- Свадьба будет богатая, весь Кузнецкий столами заставят, Харитоньев переулок коврами выстелят и все кирпичи духами обольют, венчать будут в Успенском соборе, откроют образ Спаса Ярое око.

- Больно приторен... и жеманен, будто замужем. Кажется мне иль и впрямь разжирел?

- Отчего кот гладок? Поел да и набок.

- Нарядилась старочка. Видал, видал: пятно трупное на скуле. Руина!

- Румяна это смазались. Дурак.

- Старухи среди женского пола самые верные. Молодая на простынях повертится, надсмеется, да бросит, а хрычовка до смерти не отпустит, истомит, раскормит старинными ласками. Старухи ртом делают хорошо.

- Гарью... мама.

- Платок намочи пачулями и дыши, не мешай.

- Знать бы какие песни она ему на ушко поет?

- Известно, какие, любовные.

- Мама! Обомру... гарь

Вправду обомлела, упала барышня, засуетились над нею нянька-мордовка и мамаша крашеная в кружевах.

Хлопала дочку по щеке веером, смазала румяна, причитала.

Никто воды не подал.

Гости ломились в двери. В оперном доме пиликали скрипки, лакеи таскали по ложам на подносах виноград, сладости, зубровку и вино изюмное в виноградном хрустале.

Тесно, как на скотном дворе. Не к кому приткнуться, Господи.

За шумом голосов, за струнными - щипковыми-ударными, за шарканьем ног и звяканьем орденов, шпажных ножен и брелоков, никто и не расслышал, какие песенки пела Любовь Андреевна сонному отяжелевшему от безделья Кавалеру.

Спеты все песенки сорок лет назад, остался припев, на выдохе, с нёбной трелью гибкого язычка, и солонело в груди Кавалера от тоски в тон картавому трупному балагурью старухи:

Любовь Андреевна трещала желтым веером, сладко шептала на ухо:

- Рели, рели, гутеньки, гутеньки.

Прибавляла, облизнув карминную краску с губ:

- Никогда не лги мне, детонька. Лжа глаза выест. Сейчас отвечай: Дурно тебе?

- Хорошо. Аж тошно. - ответил Кавалер.

Разве есть такое слово "лжа"? "Жар" есть и "ржа" есть. Хоть и нет такого слова, а лжа глаза ест в августе, да так, что теплые белые яблоки из глазных орбит пучит, зуб на зуб не попадает, отекшие пальцы до нательного креста сквозь крахмальные брыжи не дотянутся, давит гайтан под кадык.

... Гербовая ложа. Одышка. Мутило Кавалера. Театральные светильники пухли шарами, плыли и дробились. На китайском лаковом столике с фениксами и прихотливыми облаками потела в вазе на фарфоровой ноге кисть молдавского черного кишмиша и крымская черешня с выпотом жидкого осиного сахара.

Кавалер дремал в кресле, вытянув ноги.

Нет молодости, нет Москвы, нет горькой пудры и дремотной пыли Оперного Дома.