Феликс Максимов - Духов день

Сын ее в доме поселил, кормил с ложки, на руках носил, а когда мир справедливый ему в окошко кричал "опомнись, похорони ее!", он из окна нож метал, огрызался:

- Не подходи, она за хлебом пришла. Она моя мама".

Так и сожгли их обоих без суда - мертвую мать и живого сына, чтобы не мутили обчество, не мозолили глаза любовью взаимной, что крепче лютой смерти.

Еле ушел я в нищенском образе, и часто переменял на себе платье, чтобы и покойничков блудячих и сыщиков хитроумных накрепко запутать.

Однажды, не пивши, не евши, сидел в падежной яме, да тогда же принесли к яме не совсем убитую собаку, бросили прямо на меня, и сверху кидали в нее камнями, а я там в яме прикинулся рогожкой, собаку отпихивал, и говорил:

- Вот как ты не умела хозяину служить, так и я терплю побои с тобой на пару.

Выбили собаке глаз, кричала собака. А я с ней затаился, спиной прикрыл - в меня все камни летели. Ночью вышел из ямы, собаку вытащил, назвал Марфой, в память сестры Евангельской, так и таскалась за мной всюду Марфа одноглазая, очень меня любила, побирались мы. В деревне Лягушкино мальчики на нас напали, меня избили, а Марфу в пруду утопили. Я мальчиков толкал, когда топили, кричал: Что же вы, что же вы..." А они меня в грязь мордой. Так и остался я один. Марфу мертвую выловил и зарыл и пошел дальше.

Знал на свете три неволи, каторгу, голод и любовь, одна мне воля в памяти была - крылья мои белые, лебединые.

Говорил я слова по селам. Сам из себя говорил, о летании, о том, что не распяли меня, а вот он я, здесь, рядом и люблю всякого и любого милую, и мне верили, и давали где хлебушка, где какой блинок, говорили: ешь, потом не будет. Я молча ел хлеб. А в селе Тихване пел я нищенские стихи на ярманке, поймали меня служилые люди, потащили на расправу, а я вырвался в рожь. Сзади кричат "Бежал! Бежал!" а уж негде взять, видно, где я бежал, там рожь шаталась а меня совсем с головою видно не было, так высоки колосы встали. Солдаты говорили меж собою : Как быть? Пешком не угонишься, а верхом - рожь помнем, барин заругает. Ну, Бог с ним, авось нас командир бить за него не станет.

Сидел я во ржи восемь суток, Богу молился, от труда сего утомился, прилег и уснул, когда же проснулся - глядь - в головах волк лежит и на меня глядит глазами. А я ему говорю - пошел ты, волк, на свое место. Или смотри, или сожри.

Волк кашлянул и пошел от меня.

А в другой раз я нанялся овец пасти, а мой волк прямо на стадо вышел - я его запомнил - белолобый и хвоста до половины нет.

Я влез на дерево и кричу,

-Стой, волк, стереги овец!

- и на древе сидел, крестом благословлял на четыре стороны, а волк за меня весь день овец пас - ни одну не тронул, со мной ел горький хлебушек, как я осмелел и слез, лизаться сунулся. Так мы и пасли все лето скот - он волк, я человек.

Раз пришел я на двор к богатому человеку Василию, прозванному Пшеничным, хотел на малое время себя успокоить, а у него имение большое, тридцать душ семья, ну я у него скот лечил успешно, спал, где положат, детей грамоте учил. Был там на дворе пьянюшка, приживал, очень меня полюбил, ходил за мной, трогал за полы, говорил:

- Ты, Кондрат, Бог.

А я ему:

- Да что ты. Что ты. Отстань.

Пьянюшка сядет в уголок и скулит:

- Нет, ты Бог. Ты и меня простишь и его простишь, -

и высоко так пальчиком кажет, и дрогну я, хоть и зной летний на дворе, дрогну, оттого, что знаю, он про царя говорит. А наутро прискакал глашатай из большого города, крикнул, что помер государь Петр Алексеевич и всем велено плакать.

Все плакали. А я в слове ходил. Громко говорил, что плакать не о ком не надобно, а надо бы свои дома строить, детей растить, женок целовать, жаворонков печь, а потом - летать. Потому что если Бог с вами, кто против вас выступит, кто летать помешает. Мало ли что кот в Питере помер, скоро вся Россия полетит с севера на юг, с запада на восток, все летать будем, без страха и корысти.

И так многие дни я ходил по дворам и все в слове был и многие уверовали и захотели летать. Раз собрал я верных на дворе Пшеничного, стал им говорить.

А Василько Пшеничный за спиной у меня возьми да крикни "Слово и дело!". Зря я его свиней лечил от копытницы.

Поскакали по улицам всаднички, стали зычно кричать, по дворам шуровать, меня искать.

Один пьянюшка нашелся, закатал меня в пеньковый сноп, и сам на огороде след протоптал. Пришли к хозяину с обыском, искали везде, напали на сноп, а пьянюшка руками машет, кричит:

- Господа, пойдите-ка сюда, вот и след виден, где он бежал!"

И на огород кажет. Ему было поверили, да один солдатик-пруссак, умен был, взял да проткнул сноп шпажонкой - из снопа то моя кровь и выхлесталась. Тут и разметали пеньку и взяли меня в оковы видимые. И погнали на правежь в который раз.