Феликс Максимов - Духов день

- Слышу.

- Хорошо.

Рузя раздувала слабое пламя, потом устала, замахала на чадный костер подолом - и помогло, пламя зализало хворостины, сильно выплеснулось рыжим. Защелкал на угольях печеный хлеб.

Кавалер пожадничал, выхватил одну ржаную горбушку до срока, обжегся, перекинул, шипя, с ладони на ладонь.

Укусил, глядя из под волос. На щеке остался угольный мазок.

Заговорил, не прожевав:

- Вкусно... Дымом пахнет. И соли не надо, можно золой посыпать. Как так, Москву не помнишь, расскажи.

- Да что рассказывать, - Рузя покрутила в ладошке прутик с хлебом, но не ела, печалилась - Мне отец сказал, что я сидела в клетке. На Девичьем поле. Это где такое, Девичье поле? Там что одни девки растут? Есть же поля овсяные и ржаные, а тут глупость какая - Девичье поле...

- Ничего там не растет, все давно вытоптали. Там и девки и женки и парни и старики гуляют. На святки и летом, в веселые праздники, там ставят балаганы, а в них показывают потехи. Шуты гороховые на проволоке пляшут, и огонь глотают и на головах ходят... Я года два тому назад туда на Масленой с Мишкой Шуваловым ездил, и с Антонием из Шереметьева дома, с меньшим. Смотрели, как медведи пляшут. Напились на морозе страсть как, я дома врал, что заболел...

- Что еще за Мишка с Антонием? - недоверчиво спросила Рузя...

- Да Антошка Шереметьев, кто ж его на Москве не знает! Тополь киевский, красавец, голова золотая, в гвардейские его прочили, а он по моряцкому делу пошел. Он младший брат моей ... - тут Кавалер осекся, на зубах горелый хлеб хрустнул, закончил с трудом, - не бери в голову. Дружки мои. Им теперь со мной запрещено видеться.

- Почему? - не отставала Рузя.

Кавалер поворошил головешки. Дёрнул плечом.

- Вот уж не ведаю, ей-богу... Фантазия такая на Москве. Говорят, нехорошо со мной водится, кого хочешь замараю.

Мишка Шувалов в Голландию уехал, с братом, в русском посланничестве теперь в юнкерах по тайным делам бегает, зимой писал, что женился. На беглой французинке, которая нашу веру приняла. Живут счастливо. Она ребеночка ждет.

Антошка в Навигацкой школе зубрит науки, днюет и ночует на Сухаревке, ему теперь не до меня.

- А чей он брат, повтори?

- Вот что, Рузька, ты меня не сбивай. Мы не о том говорим... Что еще за клетка на Девичьем поле?

Рузя недовольно вздохнула, но ответила:

- Я сидела в клетке. Я была вся грязная, ползала в соплях и говорить не могла. Мне было три года. Я ничего не умела делать. Меня показывали людям вместе со зверями. С такими же, как я. Там был белый кролик с красными глазами, белая коза, тоже с красными... и такой же котенок... Белый. А глаза красные. Он еще и глухой был. Все белые коты глухие. Они не потому глухие, что больные, а потому что не хотят никого слушать. Чтобы на меня посмотреть люди давали хозяину пятачки.

Отец меня купил за три рубля. А я в котенка вцепилась - так и увезли нас вместе. Ты моего кота видел. Его Тишей зовут. Тихоном Иоанновичем. Он старый уже, он меня маленькую помнит. Только он строгий. В руки редко кому дается. На поленице спит и все видит. Ты его не обижай, ладно?

- Не буду. А что же, с тех пор тебя отец на Москву не возил?

- Нет. Он обещал, вот я выйду замуж, так будет день, меня жених на Москву повезет верхом на гишпанской лошади. Будут бить колокола и барабаны, холопы поставят на всех улицах столы для гостей, а в Новодевичьем монастыре за меня будут молиться белые монахини. Ты на Москве живешь, скажи мне, бывают белые монахини?

- Бывают. У них белые клобуки, а колокола все малиновые. Они тебя любят, молятся всечасно, - соврал Кавалер, как она и хотела.

Рузя повеселела, залюбоваться можно было на нее, невеличка, белым-белая, как яичко, спиной к солнцу сидела - сияли вкруг головы невесомые волосы.

Горбик скрадывался просторной рубахой. Опоясываться она не любила, так и струился сарафан тонкого тканья вокруг тела по воле по своей.

- Моя мать была полячка, пленная. А отец из сибирской стороны. Пермяк. Из Беармии Счастливой. - Рузя прижмурилась и сказала наизусть, будто прочитала по книге по складам

- Бе-ар - мия есть огромная земля к юго-востоку от Белого моря.... Населенные места граничат с лап-ланд-ца-ми... Вот так. Мой отец был колодником. Его угнали дальше, а мать родила меня в тюрьме и так долго плакала, что я получилась белая. А маленькая я, оттого что мама голодала.

Чуть я родилась, окрепла, меня у матери отняли и отдали на Девичье поле показывать. Нет, я ничего не смыслила. Редко снятся носатые рожи, будто из воска слеплены или из войлока валяны. Все в шишках, щеки отвисли. Толпятся за прутьями и гогочут... Так много их. Воняют пивом и навозом, нечем от них дышать.