Феликс Максимов: Духов день

С соседями Китоврас не свойствовал. Сразу прослыл бирюком, такого в гости не зовут, с таким не христосуются, не кумятся. Да, видно, ему того и надо было. Поставил на своей земле временный балаган, стал помаленьку строиться. Бывшие артельные ему, как могли, помогали избу под крышу подводить.

Девочку окрестил у Иоанна Предтечи. Заплатил за требу не торгуясь, сверху на попа посмотрел, так попросил благословения, что попу недосуг стало допытываться, отчего это десятилетнюю крестят. Да и девочка смышленая, все верно отвечала, знала Христову молитву назубок. Во время обряда Китоврас запястье девочки не отпускал, аж костяшки на кулаке побелели. Закончили - увел, не обернувшись на образа. Так поселились на Пресне Гриша Китоврас и Маруся.

Глава 3

Год спустя справляли новоселье в Нововаганьковском переулке. Дом ни мал, ни велик, а в самый раз для бобыля с малолеткой.

Два лицевых оконца весело выглядывали на улицу, буйно цвел под ними палисад, Маруся цветочков клянчила, отчего бы нет? Гриша Китоврас купил рассаду у армянина Макартыча в Пресненских садах, тут и бровки и анютины глазки и бархатцы и петушиный цвет.

Травяной дворик огорожен деревянным забором, встали по своим углам поленица, клеть с курами, дождевая бочка, конура. И для огородных гряд места достало.

После расплаты и новоселья Гриша поклонился в пояс артельным, со всеми распрощался навсегда и запер двери.

Жил с девчонкой в затворе.

Выходил на Пресню редко по делам, всегда один. Все при делах - в новом доме труда много, тут поправить, там огородный дрязг садить, обустраивать мастерскую. Гриша заладился столярничать по мелкому, знал древорезное мастерство.

Особенно славно выходили у него березовые туеса - легкие, ладные, из самолучшей бересты, а на боках-то насечками коники, солнышки, птички, елочки. Ягоды хорошо хранить и мед - порчи не будет. Наделает и продает разносчикам. С того промысла и кормились.

Девчонка все по дому возилась. Пол дощатый еловый ножом прилежно отскабливала до янтарной слезы, мела, стряпала, как большая. Рубашки Грише штопала и вышивала. А ловчее всего крашенки пасхальные расписывала - наткнет деревянное яичко на спицу и пишет волосяной кисточкой узоры клинышками, если веточки - все смородинки, если петушки - все красные, если голубки - все сизые, если девушки - все русалочки.

Пригожие выходили яички - уж она и на подоконники их клала, петельки приделывала и развешивала на суровых ниточках по стенам и на чердачных стропилах.

Много их и все разные, леденцовые писанки. Кто с улицы видел, любовались, просили Гришу продать, отчего такую красоту под замком держит.

Китоврас всякий раз на такие просьбы брови насупливал и наотрез отказывал.

- Все, что от Маруси - не продажное и не дареное.

Соседи поначалу судачили, редко какому любопытнику выпадало счастье в щелочку калитки его чудачества подсмотреть.

Но Гриша Китоврас числился в честных, никому зла не чинил, по пьяному делу не баловался, мужик видный статный, не старый, двадцать пять годов - а на баб и девок глаз не поднимал.

Раз даже, сговорившись с дьяком церкви Иоанна Предтечи поновлял и украшал резьбой перила на хорах и двери - очень складное художество вышло. На двери вырезал Райское дерево. Древо древанское, листья маханские, цветы ангельские, глаза материнские.

На Дереве плоды играли молодильные, на нем ангелы трубили в золоты трубы, на развилках - двенадцать добрых друзей сидели, двунадесять светлых праздников, на вершине Сам-Христос всего Творец и мертвых Животворец, длани возносил - а обе ладони то у Спасителя были правые, потому что не правого у Христа нет.

Дьячок остался доволен, хотел заплатить, но Гриша от денег отказался, но приступил с просьбой: у дьяка на дворе сука-первородка ощенилась, нельзя ли одного щенка взять. Дьяк позволил. Китоврас обстоятельно выбирал кобелика, будто не кабысдохи пресненские, а меделянские собаки. Все на морды смотрел, искал ему одному ведомые приметы. Спрашивал, точно ли сука первый раз принесла. Нашел нужного. Двуглазый кобелек был - над живыми глазами два желтых пятнышка. Китоврас очень благодарил и поселил пса на своем дворе. Стал растить.

Дьяк сокрушался: всем хорош Гриша, до помешался на чумной службе. Втемяшился ему первыш двуглазый, будто лучших нет.

Месяц спустя новый слух прошел.

Как-то раз Гриша притащил в мешке с убойного двора кобылью голову с кровавым отрубом шеи. Кобыла была гнедая, глаза с ресницами синие, в слезу, будто вареные, во лбу проточная звезда.