Феликс Максимов - Игра

В городе не работали - кто справлял торжество урожая, кто глазел на представление комедиантов - давали старую бретонскую драму о неверной жене, ночью покидавшую ложе постылого мужа, чтобы послушать пение соловья в саду. Потом соловей был удавлен, как пособник неверной жены, любовник погиб в дальних краях, а вероломная красавица стояла в развившейся кисее и рыдала, закрыв руками лоно…

Спектакль был прерван зычным ревом Волка у ворот:

- Эй вы, спешите видеть! Живой Папский легат на веревочке, вроде ученого медведя. Хотите, ешьте его, хотите, пейте. По дешевке отдаем! Прошу обратить внимание: папский легат - спереди невредимый, сзади почти целый! В обмен на каргу Этьенну де Фуа! Налетай, христиане!

Алессио молча выпрямился. Несмотря на стойкость он был смешон.

Доминиканская белесая сутана его испачкана была лесным сором, мелкие кудряшки фривольно выбивались из-под капюшона, пухлое лицо побледнело, как тесто.

К горлу, поверх ошейника приставлен был короткий наемничий меч.

Было ветрено и заложник ежился, подол сутаны был разорван до бедра и задран.

Девочка в истрепанной шляпке держала поводок и часто облизывала сухой рот.

Глазго безмолвствовал. На стенах показались люди - притащился и бессмертный отец Делирий Клеменс. Его выпустили парламентером, и поборник христианских правд не нашел ничего лучшего как издалека начать допрос несчастного парня.

- А бумаги ваши где? А может вы вовсе и не легат, а так себе, дрянь - человек! А не устроить ли нам расследование.

- Делирий отчаянно мешал латынь с дурным английским.

Алессио сплюнул кровь. Он предпочел почему-то французский.

- Идиот! Какие к черту бумаги… Они неграмотные. Или убейте, или спасите, - он подумал и впервые в жизни произнес - … вашу мать.

- Но цели вашего прибытия вы должны назвать - Делирий был упрям, как ишак.

- Я уполномочен расследовать причины исчезновения демонолога Иоганна фон Швердтляйна. - раздельно выговорил Алессио.

На сем переговоры закончились.

В Глазго совещались. Командор тамплиеров решил просто: откроем ворота да выйдем малым отрядом, вроде как отбивать. Понятное дело, что в стычке херувимчика пырнут, не чужие, так свои.

Со стены на меловое лицо Алессио не мигая, смотрел врач Бартоломеус. Юноша в сутане шептал молитвы. И жадно глядел в небо, сглатывая и чувствуя кадыком сталь.

- Выводите колдунью Этьенну де Фуа! - гаркнул шериф Глазго. И вслед за этим воплем из ворот выкатились вооруженные тамплиеры. Грянула свалка.

Лис тут же затряс обрубленной культяпкой кисти.

- Падайте - завизжала Инес и дернула ошейник, ее закололи сзади.

- Беги, дура! Иисусе! - захрипел Алессио и рухнул на колени. Но было поздно - Волк ударил, и дальше и наемники и тамплиеры втаптывали в сочную грязь уже мертвеца - прорубленная шея Алессио ухмылялась огромной раной. Глаз был выдавлен чьим-то каблуком.

Купец Раймон, стоя за спиной тюремного врача Бартоломеуса, насторожился, как борзая. Ему не терпелось осмотреть тело.

Все было кончено за четверть часа.

Трупы обоих наемников сбросили в ров без погребения, тело легата под присмотром Бартоломеуса понесли было в город, но дорогу несущим преградил Командор Ордена и отец Делирий.

- А вот этого не надо - усмехнулся Командор, - наше дело сторона, праздник у нас. А, как говорится, живя на кладбище всех не оплачешь.

- Но, ваша милость… не по-людски - запротестовал Бартоломеус.

- Здесь я решаю, что по-людски, а что нет. В двух милях отсюда есть болотце. Самое милое, я так мыслю, для него место. Скрыто - позабыто. Бобрик, проследи.

И позже Бобрик, Раймон и Бартоломеус смотрели, как голый мертвец с чавканьем погружается в трясину. Над водными дегтярными “оконцами” звенели комары. Врач по памяти читал отходную - отец Делирий не удосужился даже отпеть мертвеца.

Раймон же поскреб крепкий затылок и непонятно пробормотал:

- Ничего страшного. Болото это даже хорошо. Дольше не протухнет.

Тем же вечером Раймон ускакал из Глазго, быстрее, чем свадебный гонец. Дела ждали его в Ньюкасле.

Когда его гнедая кобыла прорывала грудью подлесок, над Глазго поднялся густой черный дым. Горела плоть Этьенны де Фуа. Зрителей почти не было - все устали от праздника и опились свежим пивом.

Этьенна горела одна - старшая дочь ее так же не дожила до казни - может быть придушил девушку тюремщик, боясь того, что перед смертью она расскажет о его домогательствах и он потеряет место.

Обугливались и шипели на угольях ступни ведьмы. Когда Этьенна де Фуа устала приплясывать на потеху немногим “провожающим”, она повисла на медленно раскалявшейся цепи, слушая шипение собственной крови и жира, обвела затуманенным от дыма взглядом хохочущие и в то же время равнодушные рожи.