Феликс Максимов - Все, кроме смерти

Вот и сейчас филер вьюном крутился по кабинету Доппель-Кюммеля.

Полицмейстер, прихлебывал кипяток, крупно потел.

-… Нет, ты мне человеческим языком объясни, как это понимать?

Толстый начальственный палец воткнулся в свежеотпечатанную визитную карточку:

Черным по белому с виньетками значилось:

“Джек Маслоff. Король сыска. Частные расследования безнадежных дел. Тайна гарантирована. Проломный переулок, 17. квартира нумер 3. Ход со двора.”

- Какой ты к бесу “FF”? Яшка Маслов! Двенадцать лет с тобой каждый день видимся и никаких “FF” не было. А тут - нате вам. Весна. Все с ума спрыгнули, прости Господи.

Маслов сконфуженно потер ладони.

- Извиняйте, осечка вышла. В свободное время хотел приработать, очень мне теперь средства нужны. Я тут подумал…

- А вот не надо было. - пробасил Доппель- Кюммель.

Софочка невозмутимо тяпала по клавишам - коса ее вздрагивала в такт, звенькала каретка.

- Я тут подумал, с вашего позволения, что я конечно на службе Яшка… Но в душе, знаете, трепыхается нечеловеческий потенциал… Сдам дела, бреду вечером к себе на Проломную по проходным дворам, стынь, слякоть, мерзь. И чувствую - вот прямо тут под сердцем, как рыба бьется, поднимается. Шляпу сдвину на брови, руки в карманы. Глаза в прищур. И вот я уже не прежний, я - Джек Маслоff. Стены насквозь пронизываю разумом. Врачую преступные язвы. Барышню к стене у пивной прижали, она кричит, у них ножи. Яшка бы стрекача задал. А Джек, нет, он другой! Он врукопашную, на поножовщину! Уложит их в нокаут и через плечо скажет: Леди, не лучшее время для прогулок, позвольте вас проводить до дома!”, а она дрожит, и глаза слезные, ее альфонс на панель выгнал… А я…

Маслов увял и сдавленно выговорил:

- Ее Маней зовут. Она из Витебска приехала, как мама померла. Ей за комнату надо. И колечко дутое бабкино у скупщика лежит. Вы не думайте, я как частное дело раскручу, сразу за визитки в кассу внесу.

Доппель-Кюммель прикрыл на миг глаза. Подумал и расстегнул китель до конца.

- Яков, Яков, цвет мой маков… Умрешь с вами. Нашел время. Пинкертон херов. Плохи у нас дела, если начистоту.

Маслов присел на краешек стула.

- Я слыхал. Опять “Дом Праха” озорует?

- Если бы. - полицмейстер показал на раскрытую дверцу шкафа, распертого папками. - Достань ту, которая без номера, с красной пометкой.

средний план. Интерьер.

- Вот тебе расклад. Смекай:

Отодвинув подстаканник и канцелярский дрязг. Доппель-Кюммель вынимал из папки одно за другим - донесения, газеты, телеграфные ленты.

Чаще других попадался листок в черной скупой рамке с эмблемой - плотно сжатый кулак.

Под ним - железные буквы:

Заголовки:

“Пора!”

“Восемь рабочих часов и ружье”

“Время - наше, товарищ”

“Стоять насмерть”.

- Фабричные. - коротко пояснил Доппель- Кюммель. - С декабря поступает поток, а я в папку подшиваю. В столицу каждую неделю сведения шлю. Молчат. Или отлаиваются - делайте, как знаете, у нас юбилей на носу. Трехсотлетие. Торжества. Я им пишу, что хорошо бы гарнизоны городские поднять, сейчас много, кто из “этих” в город приехал из заграницы, есть сведения, троих вели, да упустили. Прохора помнишь, из пятого отдела, чернявый такой? Я его поставил в наружное наблюдение. Нашли на Тестовской площади, в выгребной яме. Чикнули Прохора.

- Не удивительно! - не замечая, хлебнул опивки из стакана филер Маслов - После Сахарного-то завода, в фабричных кварталах сущее осиновое гнездо роится!

- Осиное. - откликнулся Доппель-Кюммель - Яков, я тебе скажу, а ты не слышал, понял? На месте фабричных я б тоже роился. Я тогда на место выезжал, когда трупы вынимали, сутки работали. Молодые за угол бегали блевать.

средний план. ретроспекция

Вспомнил Илья, как год тому назад, бессильно следил за черной работой. При желчном свете полицейских фонарей выгребали из жижи куски. Шваркали и чвакали лопаты, фыркали мохнатые лошади, санитары бросали на телеги брезент. Накануне прорвало на трехпрудном Сахарном заводе котлы с патокой, масса вспыхнула, залила тягучим огнем целую смену заживо. Двадцать четыре человека. Вдовы молчали. Ждали. Никакой компенсации им не полагалось.

Опознать не смогли больше половины - месиво, чего ты хочешь. Маялся и мигал на ветру неверный огонь.

Сахарный завод, как и сталепрокатный и пороховой и кирпичный, и ткацкая мануфактура принадлежала отцу попрыгунчика-Альберта.

Жженых мертвецов Сахарного завода так и прозвали в Городе “княжескими леденцами”.