Феликс Максимов - Все, кроме смерти

Он встал и уверенно пошел к гардеробной.

Поймал за локоть первого попавшегося “халдея”.

Жёстко спросил:

- Где аппарат?

- Что-с? - притворился халдей.

Под нос ему въехал краешек гербовой бумаги удостоверения.

Халдей молча кивнул на дверь подсобки.

Мишель накрутил ручку, поднес к губам черный рожок.

- Барышня. 43-15.

- Соединяю.

Шуршащая пустота отозвалась зуммерным щебетом. Мишель кивнул сам себе, откашлялся, и когда с той стороны провода сонно вякнули

- Да.

На всякий случай раздельно переспросил:

- Охра-н-ное отделение?

Голос певички по кличке Три Креста достиг пика, споткнулся на черном пороге, и вышел на высокий бесноватый предел.

Три Креста кратко вдохнула перед финалом.

В зале раздался выстрел.

Три креста опрокинулась от первого выстрела, венский стул беспомощно задрал четыре гнутые ножки в пустоту.

Нет-нет.

Женщины закричали чуть позже - фора ровно десять секунд.

Если криминал вторгается в течение жизни, как шило в глазное яблоко -хлоп-хлоп - и потекла кровь и слизь, то у женщин всегда есть десять секунд, чтобы успеть закричать, как следует.

Вслед за сверлящим сопранистым визгом, сильно и весело разбилась хрустальная дребедень, кто-то, рванувшись от столика, смахнул рукавом дорогую богемскую икорницу на витой ножке, раздрызгался по скатерти зернистый деликатес.

Ян Шпачек с древесным треском захлопнул крышку рояля. Снял повязку с глаз.

Встал.

В кукольном поклоне кивнул белым лбом. И ушел за правую кулису.

Умница-осветитель убрал со сцены весь свет - так задергивают зеркало в доме покойника.

Затемнение. Общий план.

В гардеробе записные трусы, оберегая нервических дам-декольте, рвали у обслуги из рук пальтишки и шарфы.

- К чертовой матери отсюда!

Крупный план. Зал:

Старуха за угловым столикам качнула высоким шиньоном, глянула под скатерть, где скорчился перепуганный “гимназист” и вдруг затрещала в ладоши, как хлопушка в сумасшедшем доме:

- Хорошая программа. Весело. Выше ножки! Выше!

- Гадина! - шепотом произнес “пассажир”

В руках его остывал отрыгнувший пулю револьвер.

Перед глазами сумасшедшего еще маячил газовый синеватый блеск силуэта певички по имени Три Креста, так бывает, если пристально смотреть на свечу, а потом зажмуриться.

Ему было, что сказать в пустоту:

И он сказал тут же, внятно, как в рупор:

- Сукин сын. Тапетка. Бардаш. Не больше, чем ничего. - он непристойно затолкал дуло пистолета в рот.

Серые от ненависти губы округло задергались вокруг вороненого дула.

Вышибала опомнился - повис на его локтях, свалил подножкой.

Вырвал оружие, слегка поранил мякоть губы, и прыснула на породистую раздвоину подбородка кровяная, слюнная юшка.

Пассажир силился подняться, и слепо, как тюлень, елозил животом по полу. Лопнул и пополз по шву, открывая шелк рубашки, пиджак.

- Не. Больше. Чем. Ничего. - монотонно повторял сумасшедший. Вышибала давил его коленом. Бежавшие к выходу мужчины, безотчетно, глупо ввязались в свалку, затрещала ткань, озверело катались тела по красному паласу. Молотили кулаки.

В борьбе пассажир выронил проклятую карточку, которую он показывал при входе, фотография порхнула вкось, и тут же ее - как первую в году бабочку на счастье - прихлопнул черно-белый штиблет.

Перезрелый официант с брюшком - белое полотенце через сгиб локтя, котовий анфас - виртуозно шаркнул подошвой, задвинул карточку за львиную ножку столика.

Он воровато поднял добычу с пыльным отпечатком рифленой подошвы, обдул пыль, близоруко присмотрелся, узнал лицо и тихо присвистнул.

Сунулся к дерущимся:

- Господа! Господа, я бы выразился! Нельзя так! Деликатнее, умоляю! - он ловко внедрился в кучу-малу, и выволок под столик самоубийцу. Оба легли, как тюлени, притиснувшись щека к щеке.

-Ваше высочество. - не стесняясь выговорил официант - Вы меня не знаете, я вас знаю - но меня зовут Эдуард Поланский, это факт, я бы выразился.

- Пошел вон!

- Как прикажете. Но прежде - один вопрос, я бы выразился: Вы хотите, чтобы завтра эта история со стрельбой попала в газеты? На первые полосы?

- С-сколько? - черным голосом спросил “пассажир”.

- Деньги - это примитивно, - заулыбался Поланский. - Страсть бескорыстна. Сами посудите, разве он имеет твердую цену?

Официант разомкнул пухлую ладонь, как показалось, вовсе без линий и показал карточку.

“Пассажир” явственно скрипнул зубами.

- Уберите его, Бога ради! Не хочу. Что он сделал со мной.