Элиот Тайбер - Взятие Вудстока

Все это происходило в тайне или, по крайней мере, скрывалось от более обширного сообщества «нормальных» людей. Мы составляли отдельную общину, подполье, которое, увы, терзалось гневом, ощущением огромной несправедливости и благоприобретенной или врожденной неприязнью каждого к себе самому. Разумеется, все эти условия и сделали со временем возможной распространение смертельной болезни. Да и можно ли было ожидать чего-то иного?

Обращённая на самих себя гомофобия становилась уделом большинства геев и лесбиянок, которых я знал. И не важно, насколько ты был богат или талантлив – избегнуть глубинной ненависти к себе самому ты все равно не мог, она составляла самое ядро твоего существа. Ты был геем, а это означало, что ты не достоин признания и любви – в особенности собственных.

Как-то ночью я попал на вечеринку, происходившую к большой квартире Верхнего Ист-Сайда. Войдя в гостиную, я увидел стоявших плотным кружком людей, все внимание которых было направлено на что-то, находившееся в центре комнаты. Люди смеялись, бурно жестикулировали, приветствуя криками то, что происходило в середине их круга.

Протолкавшись сквозь толпу, я увидел распростертого на полу голого и бесчувственного актера Рока Хадсона. Подумать только, Рок Хадсон – королевская особа Голливуда. И вот он лежит на жестком дощатом полу и с ним обращаются самым безобразным образом. Красивое лицо его было искажено от выпитого, от наркотиков. Он казался воплощением беззащитности. Чуть приоткрытый рот, свисающие набок мокрые волосы. Хадсон лежал на спине, обнаженный, доступный для любых прикосновений – да и не только прикосновений. Человек пять или шесть выстроились в очередь и один за другим ложились на красавца-актера и делали с ним, что хотели. И все это происходило под веселые крики и улюлюканье. Хадсона обратили просто-напросто в кусок мяса, в нечто такое, что другие могли использовать, а затем похваляться этим на вечеринках, чтобы потешить свое самолюбие. Я не смог долго наблюдать за происходившим и вскоре отошел в сторону. Меня удручил не секс, а мерзостная дегуманизация человека, который полагал, что может, наконец, побыть самим собой.

Безудержность во всем была основной чертой того времени. Однако она же давала человеку возможность удержаться на плаву, особенно если он был гомосексуалистом. Без химии не проживешь, так мы тогда говорили. Наркотики и спиртное позволяли нам с большей легкостью сносить необходимость прятаться, скрывать свою подлинную личность. В этом отношении никто из нас не отличался от Роя Хадсона, ставшего в 50-х, 60-х и 70-х олицетворением гея. Хадсон вел жизнь гея с присущим ему размахом. Днем он был любимым всеми актером и ловеласом, ночью – тайным гомосексуалистом, томимым ужасом человеком. И, подобно всем нам, он нуждался в любых наркотиках и выпивке, какие только мог заполучить, ибо они помогали ему забыть о двух непримиримых личностях, которые вели в нем войну одна с другой. Он и умер-то от геевской болезни, которую я называю самонеприятием, а другие – СПИДом.

Мне казалось, что у геев имеется нечто общее с черными – и те, и другие считали, и совершенно справедливо, что большинство их бед проистекает из страха и ненависти, с которыми относится к ним общество. Именно так истолковывал я многие мои горести – во всяком случае, те, которые невозможно было списать на моих сумасшедших родителей и искалеченное детство. И именно в этом ключе воспринял я головокружительную спираль самоуничтожения, приведшую к смерти двух величайших из когда-либо встреченных мной художников – Теннесси Уильямса и Трумена Капоте.

Переехав на Манхэттен, я вскоре обнаружил, что живу в одном доме с Теннесси, прославленным американским драматургом, автором таких классических пьес, как «Трамвай “Желание”», «Стеклянный зверинец» и «Кошка на раскаленной крыше». Со временем я познакомился с ним, мы провели, делясь своими печалями, немало часов у бассейна нашего дома. Теннесси много пил, особенно после того, как лишился своего давнего любовника Франка Мерло, скончавшегося в начале 60-х. Однако, даже напиваясь, он оставался замечательным рассказчиком, я очень любил слушать его. Как-то раз я столкнулся с ним на Третьей авеню, – он стоял на тротуаре, разговаривая с Труменом Капоте. Я преклонялся перед Капоте, очень любил его и как писателя, и как уникальную личность. Он уже написал тогда «Хладнокровное убийство» и приобрел международную славу. К тому же, Капоте – человек огромного остроумия и дерзости, – умел мгновенно очаровывать собеседника.