Мишель Фейбер - Рассказы из сборника Дождь прольется вдруг

- Ну и правильно, - сказала Карен. - Вот так и поступи. Ладно, до встречи. Пока.

-------

На следующий день я отправился в город, купить билет до Манилы. Рекламное агентство просило, чтобы я приехал, как только буду готов, а готов я уже был.

Показываться в «Туннеле любви» я ни малейшего желания не имел, однако, возвращаясь из конторы авиалинии, буквальным образом натолкнулся на Даррена, направлявшегося скорее всего на работу. Как ни хотелось мне удрать от него подальше, мы уже встретились глазами, и стало быть, удирать было поздно. А кроме того, эти его глаза! Они действовали на меня так гипнотически, что уже через пятьдесят секунд я прямо посреди улицы рассказал ему все.

- Ехать мне, по правде сказать, не хочется, - говорил я. - Я надеялся, что между мной и Карен может что-то возникнуть, но теперь уже ясно - я ей не нужен, ни в каком смысле.

- А ты говорил с ней об этом?

- Пытался. Она с удовольствием болтает со мной, как с товарищем по работе, однако сверх этого никаких разговоров вести не желает.

- Вот тут ты меня удивил, - сказал Даррен, и показал рукой на скамейку - может, присядем? - Я-то думал, ты ей вроде как нравишься.

- Да? А вот мне Карен дала понять, что вы с ней - «вроде как супруги», - выпалил я, дав волю сидевшему во мне мазохизму.

Даррен улыбнулся, вытянул перед собой тонкие ноги.

- Карен и я, мы с ней по очереди моем душевую кабинку и поджариваем хлеб по утрам. Не знаю, понимает ли она, что мои представления о «супружестве» у меня чуть более романтичны. А кроме того, она для меня существо не того пола.

- Она дала мне понять, что это не имеет значения.

- Да? Ну, знаешь, это такой признак по-настоящему умного человека - он способен заставить тебя поверить во что угодно.

Я вгляделся в его лицо, пытаясь понять, не смеется ли он надо мной. Он не смеялся, но я все равно покраснел.

- Так или иначе, - сказал я, - Карен, похоже, не очень восприимчива к романтической идее любви.

- Ты шутишь? Да кто же к ней не восприимчив? Просто разные люди по-разному ее выражают, только и всего.

- Ну, наверняка же ты этого не знаешь?

Он засмеялся, расстегнул молнию на сумке и вытащил журнал под названием «Хорошо подвешенный».

- Только это я наверняка и знаю. Постой-ка… постой, - и Даррен начал перелистывать журнал, отыскивая то, что хотел мне показать.

- Вот, посмотри, - он ткнул пальцем в мужчину с бицепсами размером в мотоциклетные седла, членом величиною с лом и лицом, на котором было написано: «Иди сюда, щенок, я тебя с кашей съем». Даррен подождал, пока я как следует им налюбуюсь, потом приблизил свое лицо к моему и прошептал: - Уверяю тебя, даже этот мужик в самой глубине его сердца, запрятанного под все это мясо, жаждет, чтобы кто-нибудь любил его и только его - преданно, нежно и вечно. К этому, да поможет нам Бог, все и сводится.

Я нервно хихикнул и тут же заметил краем глаза двух прохожих, остановившихся неподалеку и перешептывавшихся. До меня донеслось слово «отвратительно», однако относилось ли оно к «Хорошо подвешенному», который трепетал страницами на коленях у Даррена, или к нам, двум гомосекам, только что не целующимся на стоящей в общественном месте скамье, сказать было трудно.

- У меня все-таки создалось впечатление, что физическая любовь и даже простая привязанность Карен не интересна, - продолжал настаивать я.

- Я понимаю, о чем ты, - вздохнул Даррен. - Думаю, суррогаты страсти, которые окружают ее со всех сторон, мешают Карен хоть как-то проявлять свои чувства. Знаешь, мы однажды зашли с ней в банк и там, в очереди, стояла обжимавшаяся парочка. Карен с отвращением понаблюдала за ней, а потом сказала: «Интересно, кого они хотят обмануть?». Может быть, те двое ее и услышали. Во всяком случае, они прыснули и принялись целоваться прямо-таки поскуливая, что твои счастливые собачонки. Карен посмотрела на них с таким выражением, точно ее вот-вот вырвет, и ушла.

- Грустно все это.

- Да, а тут еще ее детство: сексуальные надругательства, лупившие друг друга родители. Хотя я думаю, что, на самом-то деле, очень многое объясняется ее глухотой.

- Чем?

- Глухотой. Ты разве не знал, что она почти ничего не слышит?

- Что?! Нет!

- Ну конечно. Когда ей было восемь, папаша отлупил ее по голове ракеткой для настольного тенниса, и после этого со слухом у нее стало совсем худо. Нет, по губам она читает отлично, но ведь интонации так важны, а их-то она и не воспринимает. В конце концов, и люди искренние, и последние ублюдки могут говорить в точности одно и то же, и если не слышать, как они говорят, возникает, наверное, искушение считать неискренними всех и каждого.