Неизвестно - Дневники

Видна Чирчик-строй плотина, зубцы ее. Спрашиваем встречных:

— Обыскивают у моста?

Две какие-то женщины отвечают наперебой:

— Отнимали у старухи боярышник. Не знаю, отняли ли...

Значит, обыскивают.

Мы ищем окольные выходы к станции. Хлопковое поле, зеленые коробочки не раскрыты. Хлопок же лежит среди темной зелени низенького хлопка с редкими белыми коробочками, копны неувезенной соломы, женщины в белом, в темных жилетках-безрукавках.

Я нахожу вдруг на тропинке тридцать рублей,— и беру, как говорится, “командование” в свои руки.

— Мы идем на Акташ.

Выспрашиваем дорогу на Акташ, тем обманув подозрение.

Выходим к каньону.

Поворот. У моста через канал какие-то темные фигуры. Обыскивают! Условливаемся: я помахаю фуражкой, значит, все благополучно.

Иду. На меня не смотрят.

На мосту нет никого. Помахал фуражкой,— и вижу они меня не поняли. Тогда я бегу к ним,— спрашиваю охрану:

— Такого мальчика, семи лет, не видели?

151

— Нет, не проходил.

Бегу, крича к своим, те в недоумении. Я говорю вполголоса: “Идемте, не обыскивают”.— Идем, видим — колхозники идут к нам. Ну, примем жертву! Шестопал дрожит — как-никак это ведь четыре тысячи семьсот рублей!

Помогает мое ружье, орден и темные очки. Наши мешки ощупали,— я свой раскрыл — там белье.

Шестопал говорит, “заметая следы”, что ли:

— Мальчика не видали — восемнадцати лет, с орденом “Красной Звезды”.

— Нет!

К счастью, узбеки, обыскивающие нас, плохо знают по-русски, иначе они бы разобрались в нашем вранье. Пропустили. Мы счастливы. Покупаем семечек. Спрашиваем цену на прилавке: масло — шестьсот рублей, хлеб черный кило — шестьдесят рублей. Да-а!

Поезд опаздывает, идет долго — свыше трех часов. В вагоне душно, жарко. Мы лежим на верхних полках, прислушиваясь к шуткам красноармейцев внизу, которые говорят о барышнях — видимо, тоскуя по ним. Темно. Света в вагонах нет.

Дома все довольны, и в особенности Комка, которому я принес убитого голубя и нечто вроде перепелки.

Телеграмма Щербины — “Новый мир” до новогодней сметы денег не даст. Полгода лежит роман, полгода я не могу получить за него! Ужасно,— а более того,— отвратительно. На сон грядущий читаю объявление о том, кого можно стрелять,— и мне снятся обои в узбекской комнате, составленные из дичи.

5. [ X ]. Понедельник.

Ответ Сталина на три вопроса американского журналиста, из которых видно, что отношения наши с союзниками испорчены вконец и, возможно, мы им поставили ультиматум. Кто знает, не выйдем ли мы из войны?

Разговоры о “трех ответах” (недоумение): “Если первостепенное значение второй фронт, то как согласовать с этим третий ответ, что СССР сильней Германии или какой-либо другой страны. И не является ли это косвенным намеком на то, что мы согласны на мир с немцами и дадим отпор "любой стране", т.е. Англии, буде та помыслит напасть на нас”.

152

Погодин сказал за обедом:

— Самое страшное для меня то, что водку повысили в цене на сто процентов.

Шемякин рассказывал о Серове: “Очень был застенчив, когда вам отвечал, краснел и злился, что не так ответил. Жизнь была сплошным мучением, так как во всем подозревал, или вернее видел, плохое”. Старик очень радуется, что способен рисовать по памяти, так как никто не может позировать: “Но, мне думается, что старые мастера тоже рисовали по памяти. Тогдашние папы и кардиналы были заняты не менее теперешних и тоже не хотели позировать.— Я спросил о том у Серова. Мы ехали с ним по Камергерскому на извозчике. Проехали переулок, и Серов сказал: “Я тоже так думал”.

Приехал В.Катаев. Встретились в столовой — не поздоровались. В.Катаев — не столько бесчувственная скотина, сколько испорченный дурак, развращенный другой — очень расчетливой скотиной,своим братом.

6. [ X ]. Вторник.

Бои за Сталинград продолжаются. Позвонили из кино — “Хлеб” читают.

Впервые, после четырех месяцев, не менее,— прошел дождичек. С этим совпало сообщение, что через неделю, не более, город погрузится во тьму. Выключается у частных людей электричество. Будет электричество у профессоров, академиков, лауреатов и т.п., да и то одна 25-свечовая лампочка (6 кв. в месяц) — способная гореть по два часа в сутки.

Из Москвы получил сообщение — обязательно переменить название “Бой за Дворец культуры” 152. Почему? Я понимаю, когда выключают у меня электричество, но не понимаю, почему нужно выключать название книги, если вся книга разрешена к печати.