Неизвестно - Дневники

Небо словно в табачном дыму.

С непривычки противно.

Вечером дождь.

7. [ X ] . Среда.

Небо и все окружающее такое, словно весной выставили раму. Дождь прошел, сухо, тепло.

Откликов из-за границы на “три ответа” нет. Это — тревожит.

153

Наверное, Европа пишет, что мы ведем разговоры о сепаратном мире. По-видимому, эти “три ответа” — три клина, основательно вбитые между нами и союзниками. Но по всему видно, что не вбить этих клиньев нельзя. Слова Сталина, обращенные к Уилки “чтобы они не покровительствовали”, не означают ли, что Америка предложила нам свершить кое-какие политические уступки? Все возможно. И естественно, наши могли рассердиться, предпочитая, в случае сепарата, потерять часть территории, которую можно вернуть, чем часть политических достижений, которые возвращаются с большим трудом, чем территории.

Вообще обстановка крайне напряженная “как никогда” — сказала Тамаре жена местного секретаря ЦК. Оно и видно. Вчера Халима Насырова встретила меня в столовой, говорила: “Ехала семь дней из Сталинабада. Тяжело. Женщины с детьми грудными едут на крыше и рады, потому что по пустыне идти трудно...” — “И все-таки идут?” — “Да, все-таки идут”. С жалобной и в то же время актерской улыбкой ответила она.

Вчера вечером приходил прощаться Дьяконов. Он уезжает в Сухан-Дарьинскую область педагогом.— “Не представительный я”,— сказал он с жалкой улыбочкой, и действительно,— никак ему не удается устроиться,— зацепки нет, да и к тому же нос постоянно красный, считают за пьяницу, хотя на какие же деньги можно сейчас пьянствовать?

Вчера звонил секретарь парторганизации завода № 84 Кало-мийцев, он сказал: — “Приходите завтра утром в десять”. Пришел. А он ушел к директору,— и будет через три часа. Хоть бы извинения оставил, скотина. Просто-напросто забыл! Написал ему письмо — с просьбой взять на самолет в Москву, но чувствую — вряд ли выйдет это. После каждого посещения канцелярии на сердце — свинцовая тоска.

8. [ X ]. Четверг.

Бой за Сталинград продолжается. Откликов на “три ответа” нет.

Калошин обещал отвезти в Москву. Не знаю, правда ли.

Ночью звонил Солодовников из Комитета по делам искусств. Он, видите ли, занят и потому не имел времени посетить меня. Я ему сказал, что и посещать меня незачем и что я вообще сердит на него. Он пропищал, что идет война и надо говорить начистоту.

154

Я ответил: “Война войной, но все же как будто мы занимаемся искусством, а не перебраниваемся в трамвае, поэтому ко мне как человеку искусства я и прошу относиться хотя бы с минимальным уважением,— ваши же письма, просто полстраницы брани, и говорить нам с вами не о чем”.— Он тогда предложил встретиться в Москве. Я сказал, что расстояние не изменит моих мыслей и вряд ли мой разговор с ним в Москве будет слаще теперешнего.— “Ну смотрите”.— Что же мне смотреть? Все, что нужно, я уже высмотрел, и мне оттого не легче.— Тут я стал задыхаться от злобы, и с радостью положил трубку.

Сегодня утром Тамара бранила меня за то, что я говорил с Со-лодовниковым грубо. Надо, мол, доказать ему ошибку. Но она забыла, что ошибку ему имеет право доказать только ЦК, а не я, а так как, по всей видимости, ЦК свысока плюет на все мое творчество, то мне остается назвать Солодовникова хамом и дураком, что я и сделал с превеликим удовольствием.

Вчера вечером позвонил Балабан. Уговорились ехать на гастроли в украинские колхозы. Охота от колхоза близко — Сыр-Дарья. Очень рад! Пришел Гасем Лахути 153. Прошло пять минут, благодушие его исчезло,— и он стал вспоминать тысячи обид, которые были ему нанесены в Москве, как известно, не очень считающейся с понятием восточного достоинства. Здесь у него колхозы его имени, улицы, театры, а там его гонял Ставский, не давал речи молвить. Затем, попив у нас кофе, мы пошли к нему, попробовать дыню, которую ему прислал Юсупов. Пришел Неало, таинственно молчавший на вопрос — где он работает. Лахути стал его хвалить, Неало стал хвалить Лахути, а затем оба пожаловались, что из Москвы — бригадой — поехал с ними двумя еще и И.Жига 154, которому Осокин и Ставский поручили “набирать материал” на Лахути. Приехав в Ташкент, Жига предложил посетить узбекских писателей, для того чтобы они “несли материал” друг на друга. Просто “Бесы” какие-то! Мне до того стало это омерзительно, что я едва не изрыгнул дыню. Лахути очень доволен, что обедает в САВО за генеральским столом, где “даже икра есть”,— и подарил мне талоны свои на обеды в столовой Совнаркома. Когда он отошел, я посмотрел жадно на эти талоны. Это были за 3, 4, 5, 6 и 7 октября. Не думаю, чтобы он сделал это со зла, но было дьявольски обидно, ибо хотел принести Комке котлету.