Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Я что-то пролепетал в ответ, но меня уже не слушали. Раз­ве я мог тогда представить, что мне самому многие годы при­дется писать речи для других?

Часто пытаюсь поточнее вспомнить обстановку в аппара­те ЦК после Сталина. В целом все шло по заведенному ранее порядку. По традиции надежды возлагались на наследников «главного мудреца». Им виднее, что делать с народом. Неко­торое успокоение внесли мартовские (1953) пленумы ЦК. Снизу казалось, что правящая группа действует дружно, что никаких политических обвалов, наводнений и землетрясе­ний не будет. Но все чего-то ждали.

И не впустую. Перемены, пусть и не кардинальные, но происходили. Прекратили «дело врачей». Выпустили из лаге­рей и тюрем родственников высшей номенклатуры. Отмени­ли налоги на плодовые деревья и домашнюю живность. Была создана комиссия по реабилитации жертв политических реп­рессий. Властные функции чуть сместились в сторону прави­тельства. Но ничего не менялось в идеологической сфере.

Как гром на голову низвергся июльский (1953) пленум ЦК по Берии. То, что его убрали из руководства, встретили с об­легчением. Только потом стало известно, что Хрущев и тут обхитрил своих соратников. Он поведал им о своих конеч­ных замыслах по Берии лишь в последние дни перед заседа­нием Президиума. Маленков в своих тезисах предстоящей речи на Пленуме собирался сказать только о том, что Берия сосредоточил слишком большую власть, поэтому его надо пе­редвинуть на одно из хозяйственных министерств.

Известно, что формальные обвинения в адрес Берии были лживыми, но к этому уже привыкли. Едва ли кто верил, включая судей, в то, что Берия — шпион многих государств, но, одобряя приговор ему, люди снова надеялись на что-то лучшее и справедливое, по крайней мере, на то, что прекра­тятся репрессии и ослабнет гнет диктатуры вождей. И только наиболее вдумчивые наблюдатели понимали, что начался но­вый передел власти.

Для инструктора ЦК руководитель партии был не только недосягаем, но и окружен ореолом таинственности. Я видел Хрущева только раза два или три на больших собраниях. По­ближе с ним познакомился в октябре 1954 года, будучи в ко­мандировке в Приморском крае. В аппарате ЦК знали, что Хрущев посетит этот край на пути из Китая. На всякий слу­чай, а вдруг у Никиты Сергеевича возникнут вопросы, посла­ли во Владивосток трех инструкторов ЦК из разных отделов, в том числе и меня. Нас представили Хрущеву. Нас пригла­сили на узкое собрание партийно-хозяйственного актива. Хрущев пришел в неистовство, когда капитаны рыболовных судов рассказали о безобразиях, творящихся в рыбной про­мышленности. Заполняют сейнеры рыбой, но на берегу ее не принимают из-за нехватки перерабатывающих производств. Рыбу выбрасывают в море и снова ловят. Порой по четы- ре-пять раз. Так и шла путина за путиной.

Хрущев кричал, угрожал, стучал кулаками по столу. «Вот оно, плановое хозяйство!» — бушевал Никита Сергеевич. Отчитал присутствовавшего здесь же Микояна, позвонил в Москву Маленкову, дал указание закупить оборудование для переработки рыбы, специальные корабли. Энергия лилась через край. Капитаны — в восторге. Потом, вернувшись в Москву, я поинтересовался, что же было выполнено из его указаний. Оказалось, ничего, совсем ничего.

Тогда, во Владивостоке, под подозрением Хрущева оказа­лось китайское руководство. Он не исключал, что китайские лидеры будут стремиться к гегемонии в коммунистическом движении, выскажут территориальные претензии к СССР, пойдут на сближение с США. Потом он и вовсе рассорился с китайскими лидерами.

Но дальше произошло для меня нечто неожиданное. Хру­щев начал говорить крайне нелестно об эпохе Сталина. Я записал тогда несколько фраз. Храню до сих пор. Вот что сказал Хрущев еще до XX съезда КПСС:

«Нельзя эксплуатировать без конца доверие народа. Мы, коммунисты, должны каждый, как пчелка, растить доверие народа. Мы уподобились попам-проповедникам, обещаем цар­ство небесное на небе, а сейчас картошки нет. И только наш многотерпеливый русский народ терпит, но на этом терпении дальше ехать нельзя. А мы не попы, а коммунисты, и мы должны это счастье дать на земле. Я был рабочим, со­циализма не было, а картошка была; а сейчас социализм по­строили, а картошки нет».

Ничего подобного я до сих пор не слышал. В голове страх, растерянность — все вместе. То ли гром гремит, то ли пожар полыхает. Вернувшись в Москву, я боялся рассказывать об этих высказываниях даже своим товарищам по работе, шеп­нул только нескольким друзьям — и то по секрету. В аппара­те ЦК никакой информации об этом выступлении Хрущева не было. Печать тоже молчала. Даже мы, присутствовавшие на этом собрании, при встречах друг с другом в столовой или еще где-то избегали вспоминать об этой встрече. Как бы ни­чего и не случилось, а если что и показалось, то забылось. Ну, погорячился человек, с кем не бывает.