Неизвестно - Черняев 1987

С 87-го года начинается расхождение векторов внешней и внутренней политики Горбачева - не в смысле утраты ими взаимозависимости (тут как раз - наоборот), а в смысле достижения поставленных целей. Образовался и стал нарастать разрыв авторитета Г орбачева вовне и внутри.

Наконец, 1987 год войдет в историю тем, что в небе перестройки появился опасный, своевременно «не опознанный объект» - Ельцин.

Шумная, крутая, пронизанная демагогией деятельность его в Москве не убедила Политбюро в том, что он уже созрел для перевода из кандидатов в члены этого ареопага. Обиженный Ельцин выступает с критикой проекта доклада Горбачева к 70-летию Октября, бесцеремонно ставит под сомнение все сделанное за три года перестройки. (Кстати, никто не вспоминает сталинистский оттенок в той его критике).

Горбачеву не понравился этот нигилизм. Он вообще считал вредным такой критиканский подход, особенно, «в начале пути». Да и не привыкли еще к посягательствам на непререкаемость Генерального секретаря. К тому же всем было ясно, что Ельциным начинают крутить люди из окружения: сам он не способен столь четко сформулировать свои возражения. Видно было также, что действует Ельцин не по убеждению, а с прицелом взлететь вверх, если перестройке удастся разломать традиционные формы и функционирование власти.

И Михаил Сергеевич позволил себе поступиться провозглашенным им самим принципом «плюрализма мнений». Преподал Ельцину (пока еще деликатный) урок, который был «усвоен» совсем не так, как предполагалось. Спустя две недели, на Пленуме ЦК, посвященном обсуждению проекта доклада Горбачева к 70-ой годовщине Октября, Ельцин в открытую решил шантажировать руководство, подвергнув резкой критике Секретариат ЦК и пригрозив отставкой. Результат известен. Ельцин был сброшен на обочину политики, но не «прихлопнут», и этим вскоре воспользовалась уже вполне реальная оппозиция к Горбачеву.

В казусе с Ельциным, который обернулся потом столь злополучными для страны последствиями, много случайного. Но что-то существенное в нем закономерно. Столкнулись две тенденции: одна - инерционная от прошлого, другая - обязанная перестройке. Одна - «святое» для ленинской партии - неприкасаемость монолитного ее единства и абсолютный авторитет ее высшего руководства. Другая - потребность в реальной демократизации партийной жизни и «правил игры» в ней.

Формально первая победила. «Еретик» уже не мог быть сожжен до пепла, как это неминуемо произошло бы при тоталитарном строе. Демократические ветры уже дули. Но демократия, которая потом выросла из оставленного корешка, оказалась такой, что большинство населения до сих пор с тоской вспоминает о тоталитарных временах.

Как бы там ни было, говоря о месте 1987 года в истории страны, придется констатировать: год 70-летия Революции не накопил того потенциала развития перестройки, на какой рассчитывали, готовясь к юбилею.