Неизвестно - Кублановский Год за год

9 июня, понедельник.

Аннотация к кассете фильма “Бесы” (еще не смотрел): “Казалось бы, и аристократы, и дворяне, и деньги, и поместье, а все равно — и на мелкие подлости вполне способны, и бунт поднять хотят, и на убийство друг друга подстрекают, и убивают, и девочек насилуют… Гадость человеческая (заметьте, какая „сказовая” перестановка подлежащего и сказуемого, не „простой” человек написал!) предстает во всей красе, во многих ярких ее проявлениях, причем максимально точно. Конечно, роман не только о мерзости. И о русском бунте, и об интеллигенции русской бестолковой (опять “сказовая” манера), и любви, предательстве… О многом”.

Как тут не представить себе какого-нибудь выпускника Литинститута, подрабатывающего написанием аннотаций к видеокассетам. Конечно, с хорошего бодуна.

11 часов.

Сейчас задремал и — сон, потрясший меня сонного: по улице, а мы наблюдали с верхнего этажа дачи, где проходит что-то литературное, гонят огромное — к морю — стадо слонов — и гигантов и маленьких в бубенчиках и цветных попонах. В воду — и там они при первом попадании воды в легкие через хобот — сразу тонут. И сверху видно уже под водой относимые от берега туши утонувших слонов, слонят. Я кричу вниз, зову, но — замешкались и прибежали уже к шапочному разбору, когда и побережье и дно — очистились, обезлюдели. Кто-то объяснил, что это уже не впервые: так местное население избавляется от ставших уже обузой — при технич. прогрессе — слонов. Тут же говорят, что будет попутка, и я решаюсь, не без колебаний, возвращаться скорей в Москву.

Розанов про 80-е гг. XIX столетия, а словно про наши дни: “…ни ум, ни талант, ни богатое сердце не давали того, что всякий тупица имел в жизни, в печати, если во лбу его светилась медная бляха с надписью „я либерал””.

Т. е. люди расцениваются, исходя не из качеств дара и сердца, а — по принадлежности. Тихой сапой, но будешь своим, варясь вполне комфортно “в междусобойчике” столичной тусовки — и всю жизнь при любом режиме.

“Вот эта-то несправедливость, так сказать, мировая, что люди расценивались не „по душам”, а прямо „по кастовым признаниям” таких-то убеждений, подняла, и на много лет подняла, всю силу моего негодования против нее” (Розанов).

Читаю розановское предисловие к его с Леонтьевым переписке и вижу, что либеральная конъюнктура — один из главных идеологических спектров усредненной культуры. А во второй половине прошлого века (при некровавом совке) она у нас особенно закалилась.

Были вчера вечером у нас гости “сверху” (с этажа над нами). Она психоаналитик, он — специалист по Монтеню. На вопрос о 68-м, его главной “цели” ответил просто и четко: “Разрушение традиционной иерархии авторитетов, снести тормозящие свободу остатки традиционной морали”. В обществе, мол, накопилось много рудиментарного, не отвечающего поступи прогресса. Это бы еще лет 50 себя изживало. А тут… смели все это одним махом. Все эти профессора, белые воротнички, клерикалы — да ну их к черту. Выученик Монтеня и просветителей, кажется, относится к этому с одобрительным пониманием. Заикнулся я о Де Местре. “Я реакционеров не читаю”. Вроде бы в шутку? Сразу и не поймешь.

11 июня, среда, 7 утра.

Позвонила уже из Москвы Наташа, стоит на Соколе в пробке (т. е. сразу окунулась в гущу отечественной тематики).

Смолоду мы видели лишь одну мимикрию: поступил, учится с тобой чувак вместе на курсе. И вдруг узнаешь, что подал заявление в партию, и мы всем курсом почему-то должны голосовать за в знак поддержки. Т. е. при советской власти это был откровенный конъюнктурный шаг, и всё, и все это знали.

С тех пор произошло несколько ультрамимикрий. Сначала коммунисты стали откровенными социалистами с человеческим лицом. Потом из социалистов прыгнули в демократы; потом — в “правых” западников; потом начали линять в государственников и чуть ли не с евразийским душком.

Все это в публичной вонючей коммуналке отечественной культуры. А уж дома потом отмываются как кому заблагорассудится, всяк со своим комфортом.

По ТВ все время показывают, как осыпаются, откалываются и тают льды полюсов. Вот так и наша культура. XIX век уже отнесло куда-то, подтаявший и осевший…

Купил на выставке немецких романтиков известнейший портрет Гёте в белом плаще Вильгельма Тишбейна. Есть в нем славная трогательность примитива. Но со временем все больше стало раздражать меня “что-то”, что лежит справа под драпировкой, я не сразу даже и понял что именно. А это, оказывается, “всего лишь” правая нога Гёте, которую хочется поскорей записать, заштриховать, а то и просто, как громоздкий протез, “отнести в сторону”, за рамки картины. Классический образчик нелепости выбранной для портрета позы, условность романтизма обернулась гротеском.