Блохин Николай - Пепел

– А я как раз поглядеть на похороны собирался. В Царском. Может, кого из Царской Семьи увижу, а может и Самого Его?

– Да там ко дворцу близко не подойдешь. Ну, похоронщики-то пройдут, тряпок красных наготовили – десяток цыганских таборов можно одеть… А Самого увидеть я бы тоже непрочь. Здесь вот, – штабс-капитан кивнул на стену, – портрет Его висел. Вынесли третьего числа. «Царствовал – виси, отрекся – уноси», – как сказал поручик Злынский, который портреты по кабинетам собирал.

– И куда же их дели?

– Так на площади перед Таврическим всю груду, что из питерских кабинетов собрали, сожгли. Чего таращишься? Это уже совдеповцы хозяйничали. Кострище был…

Полковник покачал головой и сказал задумчиво:

– А мы в это время планомерно и успешно обстреливали вражеские позиции снарядами, Царем присланными.

– Да лучше б по Таврическому… Сейчас сюда все этот вертлявый шляется, минюст Керенский, и, оказывается, он уже в военно-морские министры намечен. Обживается. Я как об этом узнал!.. Что же будет с армией и флотом? Выть и кусаться хочется, такие новости услыхав, а когда живешь в этих новостях!..

– Пепла не осталось?

– Чего? – Очень удивленно спросил штабс-капитан. – Ты о чем?

– От кострища пепла не осталось? Никто не собирал?

– Не понял. Зачем его собирать? Развеялось давно.

– В этот кабинет не занесло пепелинку?

– Слушай, я не знаю, о чем ты, но я тогда очень осерчал на Него, отрекшегося. Бросил Он нас.

– А может мы Его? Мне тут вчера на сей счет прочищение мозгов устроили…

– Я Его не бросал! – Штабс-капитан снова заходил туда-сюда. – Собрал бы верных и во главе с Собой… Меня бы послал – приказывать не надо, один я бы пошел!

– Не знаю, – Свеженцев задумчиво сморщился. – А может, посылал? Я не знаю, я на фронте был… Верные… А может, твоя статистика уже такая ж и была? Теперь не знаю. Мои бандиты из полка тоже верные были, а оказывается, вся верность – это обручем скованность. Нет обруча – нет верности. Верность, это по-моему, когда без обруча. А теперь, оказывается, и с обручем верных почти не набрать. Ладно, поеду в Царское.

– Я ж говорю, близко не подойдешь.

– А у меня мой родной «цейсс» при мне, близко подходить нет надобности.

– А я тебе могу местечко тогда указать, там есть горка зимняя из досок…

Глава 15

Полковник перевел «дубинокль» на одно из окон дворца и едва его не выронил. Внезапность такого явления всегда поражает. Крупно, сфокусировано, великолепно освещено, перед ним предстояло Царское Семейство с Царем во главе. Точно, как на известном семейном снимке. Все их взгляды были направлены на подползавшую змею. Царица покачала сокрушенно головой и перекрестилась. Глаза Ее были – само страдание,.. страдание о подползающей красной змее: «Ну что ж вы, братцы, делаете, зачем же вы в змею-то обратились?» Глядя на испуганные взгляды Ольги, Марии и Анастасии, захотелось вдруг просто подбежать к змее и освободить парабеллум от лишнего веса патронов. От огненного же взгляда Татьяны любая б змея сейчас издохла сама. Но эта ползла, шелестя краснотой, как гремучая – чешуей. Наследник же то и дело дергал Отца за рукав и показывал на змею пальцем. Иногда Он даже смеялся. Государь в ответ кивал головой. Лицо Его было каменно застывшим, глаза непроницаемы, весь Его облик как бы говорил, что впереди другие действа, еще гаже, еще страшней и степень их страшности – все это ерунда, коли на все воля Божья.

– Господин полковник, – услышал Свеженцев сзади женский голос.

Обернулся. Перед ним стояла сестра милосердия в полной форме в потертом пальто. На сестринской косынке над крестом красовались вышитые буквы О.Т.М.А. красивейшей вязки. Судя по хоть и высокой, но детской фигуре – где-то до двадцати, судя по худому бледному лицу – за двадцать, судя по изможденным, напряженным глазам – за тридцать. И во всем облике – многопрожитость жизни и неважно, сколько эта жизнь длится.

– Э-э-э, рад, так сказать, – сказал растерявшийся полковник. – Гостей не ждал…

– А я иду, вижу: стоит полковник в полевой шинели, явно с фронта, и в бинокль на дворец смотрит. Думаю, может, Государя видит?

– Так точно, сестричка, на Него смотрю.

– А мне можно?

– Всенепременно, – полковник, непроизвольно улыбаясь, протянул бинокль. – Второй этаж, четвертое окно слева. Вот этот кружочек – это наведение на резкость.

– Я знаю, я умею. Спасибо.

Навела мгновенно. Первые три секунды после наведения бинокль вдруг так задрожал в ее руках, что полковник испугался, что уронит. Не уронила, но замерла каменно и будто дышать перестала. Стоящему сбоку полковнику глаз ее было не видать, да и не надо было их видеть, чтобы понять, как она смотрела. Казалось, что через оптику «цейсса» в ее глаза, а через них и во все ее существо, от Тех, на Кого она смотрела, идет поток некоего такого, чего он, полковник Свеженцев, не получал никогда за всю свою жизнь, ибо никогда ни на кого так не смотрел. И она не ждала никакого потока, он шел сам. Профиль ее замерший был очень похож на кого-то, кого полковник вроде бы видел, но, чтобы точно вспомнить, никак не ухватывалось, оставалось только любоваться, что он и делал.