Блохин Николай - Рубеж

Бесстрашный пленный белогвардеец не страшился предстоящего расстрела, он нервно и сбивчиво обвинял Патриарха в трусости.

Тогда, зажигая трубку, ещё не всему миру известную, спросил:

— А вы сами, ротмистр, в Бога верите?

И в ответ получил мычание с кручением пальцев правой руки, мол, значения это не имеет, просто нужна была, так сказать, официальная регистрация.

— Вроде моей подписи под вашим смертным приговором?

— Вроде. А Патриарх — струсил.

Безбожный продовольственный диктатор, Хозяин Царицынского фронта очень удивился тогда: человек, который по всей стране разослал такое страшное для себя анафемствующее послание, вряд ли трус. И видя полное непонимание со стороны пленного оппонента постановки вопроса, допрос прекратил и предложил не валять дурака с играми в благословение, а переходить от неблагословленной белогвардейщины-учредиловщины на сторону красных, которые не нуждаются ни в каком благословении, кроме подписи вождя в конце расстрельного списка. Согласие было получено тут же...

«Анафема...» — вновь услышалось, ударило по ушам и загуляло по кабинету.

Новую власть признал, белогвардейщину не благословил, но ведь анафему — не отменил...

Секретарь Саша кашлянул:

— Иосьсарионыч, разрешите?

— Нет, Саша, не разрешаю. О том, ещё какой и где город потерян, мне сейчас не интересно — это к Шапошникову, а он, я думаю, и так знает.

На следующий день после речи по радио (которая будет скоро) о том, что поражение Германии в конце концов неизбежно, он будет снимать стружку с командиров всех рангов за каждую нечаянно потерянную деревушку, но сегодня это значения не имеет. Даже потеря Одессы и почти всего Крыма (один Севастополь кровью исходит, дерется), с чем секретарь Саша и пришёл.

— Саша, английского посла не надо посылать, английскому послу надо говорить так: «Сэр, Ваш звонок не ко времени, благоволите подождать, Вам перезвонят». Саша, а американскому послу надо говорить так: «Джек, Босс на привязи; отвяжется — звякнет сам». А вообще, их надо не посылать, их надо заставлять присылать то, что нам нужно. Много молитв переписал?

— Шесть.

— Мне копии сделай. Попроси иеродиакона Иоанна, чтобы продиктовал псалом 36. Это был любимый псалом моей матери. Иди, нехорошо занятого человека у телефонной трубки долго держать.

— Да он сейчас ничем не занят, Иосьсарионыч.

— Он занят тем, Саша, что произносит вслух и про себя то, что он сейчас тебе диктует. И когда отдиктует, будет делать то же самое ежесекундно. На сегодня важнее этого деланья нет ничего. Иди. Да... когда Владыка закончит свое правило и отдохнет (и не раньше!), попроси его позвонить мне. В любое время. Я буду ждать.

На третьей странице обложки календаря значилось, что на первой изображен Храм во имя Владимирской иконы Божией Матери Ховринского благочиния Московской епархии, а здесь, на третьей — иконостас его правого придела во имя преподобного Варлаама Хутынского. И отдельно — фотография писанной на стене, в рост, иконы самого Варлаама.

Особенно впечатляюще смотрелись Варлаамовы глаза. Мастер рисовал. За сколько лет впервые он смотрит вот так, вблизи, в упор, в глаза святого на иконе! Впрочем, было, и было не так давно, всего 10 лет назад — Саша приносил одну из подготовленного к взрыву Храма Христа Спасителя. Теперь и не помнится какую, отмахнулся тогда — текущие срочные дела (коллективизация!) были срочнее...

— Товарищ Пронин, посмотрите, пожалуйста, вот этот храм, что на обложке, сейчас цел? Сидите, вам передадут. Лаврентий, передай... Лаврентий, почему у тебя пенсне подскочило?

До сегодняшнего дня третьи лица, которые слышали вот такое к нему обращение, были только секретарь Саша и бровасто-лобастый Молотов. Всегдашнее обращение (как и ко всем вообще) было — товарищ Берия.

Товарищ Берия повернул голову к Хозяину и сказал:

— В этом храме в 19-м году настоятелем был тот подследственный, чье дело лежит перед вами.

Опустил глаза к бумагам и предметам, зажег трубку.

— Ну, Пронин?

— Цела, цела эта церковь, товарищ Сталин, — отозвался Пронин.

— А что там сейчас?

— Да не пойми чего... ну, то есть — ничего, закрыта она на замок. А было там — и музей, и тюрьма, и вообще много всякого. И даже склад снарядов мертвых некондиционных с Химкинского завода.

— Снарядов? — поднял удивленные глаза на предисполкома.

— Ага. Это его так взорвать хотели, давно уже, а они не взорвались.

— А если сейчас взорвутся?

— Не-е, абсолютно мертвые, сто комиссий проверяли.