Блохин Николай - Владимирская

Возвращалось тело, отпускало каменное оцепенение, уходил в кисточку-пламя святящийся тоннель... Тусклое пламя свечки горело перед Владимирской иконой.

– ...Владыко, владыка! Прости уж, что тереблю тебя так. Владыко, видишь меня, слышишь меня?

– Что?.. – Киприан увидел склонившегося перед ним келейника:

– Владыко, который уж день на коленях стоишь,.. аж подойти к тебе страшно, благослови слово молвить.

– Говори. Помоги подняться, затек.

– В Москву, владыко, входит Царица Небесная, Владимирская, уже к Кучкову подходит, вся Москва на улицах...

– Ух... ой, подержи-ка, шатает... Звонят-то как!

– Набат.

– Беги, скажи, пусть на трезвон переходят. Красным звоном встречать Царицу Небесную!

Раздался удар в дверь и в келью ввалился звонарь с Успенского собора. Аж вскрикнул митрополит и келейник.

– Владыко! Огонь на вышках. Без дыма!!..

***

– Хаим, отчего мы так долго стоим, отчего не идем на север?

– Ты объявил отдых воинам, о, повелитель, – Хаим улыбался своей неподражаемой улыбкой. – И сейчас ты спрашиваешь, о, пытливейший, жалкого Хаима то, о чем может знать только один человек во всей вселенной. Это властитель вселенной – ты, повелитель. И вот совет жалкого Хаима – пора. Кони насытились и отдохнули, а всадники никогда и не уставали. Пора! Я тут выяснил из какого тумена были те, убитые отпущенным тобой крестьянином.

– Ну! – лежащий на тигриной шкуре Тамерлан приподнялся на локте.

– Я выстроил его от твоего имени, повелитель.

– И?!

– И я объявил им всем благодарность от твоего имени. Только от твоего общения с пленным у тебя созрело беспощадное решение про эту страну. Прости, о, беспощадный. А тумен оказался тот самый, который ты показывал пленнику. Город Владимир, их бывшую столицу, я обещал этому тумену целиком.

– А та доска большая?

– Той доски уже там нет. Как доносят мои лазутчики, она на подходе к Москве.

– На подходе? А что, у нее ноги есть?

– Ноги есть у того, кто ее несет, – улыбка исчезла, примерзлость всегдашней подобострастной ухмылки осталась на велико-везиривых, толсто-жабьих губах, – а ног много.

– Они что, уносят ее, что бы мы ее во Владимире не взяли? Так в Москве я буду раньше.

– Нет, о, пытлиыейший. Они сейчас всей землей бьются о землю головами своими перед этой доской, что бы ты не был ни в Москве, ни во Владимире.

– Ха, действительно лишний народ в моей вселенной. Опасный народ. Ты говоришь, что только на это их головы и годятся, как только, чтобы биться о землю и падать на землю от моих мечей... Да будет так,.. – зевая Тамерлан ушел всем телом в тигриную шкуру, – завтра,.. уже сегодня, – дорассветный подъем. Пора кончать с ними.

– Не помазать ли мне твою ногу, повелитель?

– Нет, Хаим, сегодня не так она болит, иди...

Никто кроме Хаима в завоеванной вселенной не мог напоминать Тамерлану о его хромоте. Он сам напоминал о ней демонстративно свите своей. Да! Хромой калека повелевает вселенной. Пощупал меч. Меч был на месте, пошла сразу от него к пальцам успокаивающая, силы дающая энергия. Хорош Хаимов подарок. Кол с бриллиантами в ответ разве хуже, ха-ха-ха...

Замер смех, хуже даже, подавился смехом Тамерлан: он увидел как растворяется в черном почти воздухе его шатер.

Звезды яркие теперь были шатром. Он обалдело огляделся. Он был один в степи. Шкура тигриная была под ним, меч рядом, но больше никого. Войска, с которыми завоевано пол-мира – не было. Ничего и никого не было, только звезды и он сам, Тамерлан, владыко мира. Один на тигриной шкуре. Показалось, что будто звезды зловеще ухмыляются – один! Да – один! Но ведь не могут звезды ухмыляться. Причудилось. Но... Это уже не чудилось, не казалось, он услышал вдруг подземный гул приглушенный, в грохот переходящий, так начинается землетрясение, знал он. Хотел вскочить, но будто прилипло тело к тигриной шкуре, не было сил не только вскочить, но и просто, крякнуть, подняться. Стих внезапно гул-грохот, высокий земляной вал перед ним набухал, поднимался еще выше, наконец перестал подниматься, застыл. Из-за вала начало нарастать, рассеивая черноту ночи, необыкновенное свечение, еще мгновение и – нет ночи, нет зловеще усмехающихся звезд... и он увидел на вершине вала – Ее. Она! Будто из той доски, на которую плевал Хаим и не плюнул пленник, отскульптурилось и ожило изображение Ее. И невозможно ослепительное сияние вокруг головы. А за ней какие-то крылатые светящиеся. А рядом с Ней какой-то невозможно – страшный, красный крылатый и взгляд, душу пронзающий, тело убивающий... А в руке у него рукоятка вроде как от меча, а от рукоятки не лезвие, а пламя, с ревом низвергающееся пламя, бьет в землю в нескольких локтях от хромой ноги владыки мира.