Блохин Николай - Царское дело

***

- Ну что, Джоечка, все возвращается на круги своя, старичок. - Белобородый человек в рясе гладил его по спине, тот блаженно урчал, - оба мы англичанина и оба снова в Англии, а я еще теперь и православный архимандрит Николай. Предрек бы мне кто такое тогда, когда я твоему хозяину в Царском Селе английский преподавал, - разве б поверил бы. Что хвостом крутишь, дню радуешься? Я тоже. Сейчас начнут собираться наши мрачные гости. Еще какой-то будет особый, записку вон прислал.

Все собравшиеся стояли, и каждый по-особому смотрел на подсвечник с горящими свечами, стоящий на столе. Тот, кто его принес, сказал:

- Ношу в себе столько лет прощальный его взгляд и не могу, хоть ты что, воспринимать этот день как траурный, хоть это день их расстрела.

- Замечательно! - воскликнул архимандрит Николай, - и только так! А то давайте, мол, без чоканья, за упокой... вон, глядите, старик Джой нас умнее.

Джой, восторженно лая, прыгал высоко вверх, будто к невидимой вытянутой руке. Да как же эти люди не видят его, моего светозарного Царевича!

- А что, Джойка, а почему бы и Джемми там с ними не быть? А? У Бога всего много!

Талант

В Евангелии есть одна притча, про таланты. Талант в древности был денежной мерой, вроде нашего рубля, только гораздо ценнее: в таланте было больше пуда серебра. Вот какая дорогая деньга! Раздал один господин трем рабам деньги на дело: одному – три таланта, второму – два, третьему – один. А сам уехал. Да раба таланты в дело пустили да приумножили, а третий – в землю зарыл. Ух и рассердился на это господин! Наказал его, единственный талант отнял и отдал тому, кто больше приумножил.

Дан тебе талант, – не зарывай в землю; много тебе талантов дано – много и спросит с тебя Господь. Это присловие, а вот тебе и слово.

...Было это лет двести назад в земле нашей Русской. Плыли на парусном корабле по реке Дон Русские люди. Много их там было, плыли каждый по своей нужде, кто зачем. Купец да крестьянин – торговать, дворянин - воевать. Меж ними ехали барин да девица, она была его крепостная. И был у той девицы один большущий талант, – умела она ладно рисовать. И не училась нигде, – да и где ж крестьянской дочке учиться? – а вот умела. Рисовала она то, что видела, - и похоже, и за душу берет. Заметил это барин и задумал ее в учение отдать, художницей сделать. Сделал барин все честь по чести: у родителей спросил, те согласие дали, – и повез он ее в город Киев. Мало охотников среди крестьян дочь родную, помощницу, в город отдавать, да еще на такое непривычное крестьянину дело, однако отдали сразу. Семейство было зажиточное, и от дочки-отроковицы родители в хозяйстве мало проку видели: загордилась дочка талантом своим, помогать даже в малом перестала. На всех свысока смотрит, родителям дерзит. Забыла, Кто талант дал! Чует к тому же защиту барина и покровительство. Как же – талант! И махнули отец да мать рукой: «Езжай!»

Плыли люди на корабле, плыли кто зачем, думы думали да планы строили – и вдруг всем думам, всем планам враз конец пришел. Напали на корабль лютые разбойники, крымские татары, и, кого не перебили, тех в полон взяли. Взяли и барина с девицей. Привели в Крым, к хану. А хан куражистый был, и так порешил: если кто имеет какой талант, каким ремеслом заветным владеет, чтоб его, хана, ублажить, останется с ним, послужит ему своим талантом два месяца – и на все четыре стороны, на волю. А большинство из всей сотни бесталанными оказались, - не дал Господь. И всех бесталанных хан велел туркам в рабство продать. Затем он и делал набеги на Русь.

Всего пятеро оказалось таких, кто хана ублажить может. Один песни умел петь, да так дивно, что птицы заслушивались, свои птичьи песни петь переставали; другой пироги такие выпекал, как ни один повар ни в одном дворце не испечет. Испек он хану пирог с рыбной начинкой, а хан едва пальцы не проглотил, так ему понравилось. Третий был кузнецом и такую саблю хану выковал, что она немецкие кованые латы от плеча до пояса разрубила и даже царапины на сабле не осталось. Это ремесло хану больше всех понравилось. Барин сказал, что воевать умеет и войском командовать, и доказал это, заколов своей шпагой трех ханских поединщиков. «Ну, а ты что умеешь?» – спросил хан нашу красну девицу. «Я, - говорит, - рисовать умею так, как никто больше не умеет!» Хитро усмехнулся хан – не всякие картины у крымских татар в почете, ибо вера их, мусульманская, запрещает им людей рисовать. Но почему-то все же повелел правитель принести холсты, дали девице кисть да краски. И приказал хан девице нарисовать его портрет, но такой, чтобы ему понравился. Взяла девица кисть, к холсту приступила, кисть в краске замочила, руку с кистью подняла и – почуяла она, осознала, что ничего сейчас не нарисует, что рисовать-то она не умеет. Мгновение назад умела – и разучилась. Зарделась девица, страх ее объял, страх не из-за расправы даже ханской, которая теперь ее ждет, а из-за того, как внезапно случилось это с ней. Раз – и нет умения, нет таланта. Был – и нет. Исчез. Так и замерла она с кистью в руке. «Так ты посмела обманывать меня!» – взревел хан. «Умела я, - поникла девица, - да вот стряслось что-то». И повелел хан запереть ее в темницу до утра. Если завтра она хана не нарисует или нарисует так, что ему не понравится, - казнят ее лютой казнью. Привели девицу в каменный подвал, бросилась она на клок сена и горько зарыдала. Однако быстро в себя пришла: рыдай не рыдай – не поможешь рыданием. Она отыскала кусок мела и попыталась рисовать. И увидела девица, что даже домика простого, который любой трехлетний мальчонка нарисует, она нарисовать не может. И вспомнились сразу ей слова, с которыми она к хану обратилась: «Я рисовать умею так, как никто больше не умеет!» Стыдно ей стало. Ведь таких икон, какие в их сельском храме есть, ей никогда в жизни не нарисовать. Хватает и без нее умельцев...