Мейбл Коллинз: Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Жрецъ направился въ мою сторону и, дойдя до меня, склонилъ голову.

„Что тебѣ угодно, повелитель?“ спросилъ онъ: „Можетъ быть тебя томитъ жажда? Не принести-ли свѣжей воды“?

„Мнѣ не хочется пить“, отвѣтилъ я. „Я боюсь, боюсь того страшнаго существа, которое видѣлъ вчера“.

„Нѣтъ, это ты только такъ, по молодости, боишься нашей всемогущей Царицы“, возразилъ онъ, „хотя, дѣйствительно, достаточно одного ея пристальнаго взгляда, чтобы во всякое время заставить и крѣпкаго мужчину упасть въ обморокъ. Не бойся; ты удостоился великой чести, ибо твои глаза открыты и видятъ видѣнія. Чѣмъ мнѣ успокоить тебя?“

„А что, теперь все еще ночь?“ спросилъ я, безпокойно ворочаясь на своемъ мягкомъ ложѣ.

„Скоро утро наступитъ“, отвѣтилъ жрецъ.

„Ахъ, хоть бы скорѣй насталъ день!“ — воскликнулъ я — „Хоть-бы ясное солнце стерло съ моихъ глазъ страшный образъ, приводящій меня въ трепетъ. Боюсь я этой тьмы! Вездѣ въ ней мерещится мнѣ то страшное лицо!“

„Я постою у твоего ложа“ спокойно промолвилъ мой собесѣдникъ, опуская серебрянный свѣтильникъ на подставку и садясь около меня. Его лицо сразу приняло прежнее выраженіе невозмутимаго спокойствія, и не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ онъ ужъ мнѣ казался какимъ-то каменнымъ изваяніемъ. У него былъ холодный взглядъ, и въ рѣчи его, полной ласковыхъ словъ, не было душевной теплоты. Я отвернулся: когда я глядѣлъ на него, мнѣ казалось, что между нами встаетъ привидѣніе, видѣнное мной наканунѣ въ коридорѣ. Нѣкоторое время я сдерживался, стараясь найти успокоеніе въ мысли, что я не одинъ кромѣ того, я боялся нарушить чѣмь-нибудь дисциплину; но наконецъ, не выдержалъ и разразился потокомъ словъ, забывъ всѣ соображенія, которыя держали меня до сихъ поръ въ повиновеніи.

„Ахъ, не могу я больше выносить этого!“ закричалъ я. „Отпусти меня! Пусти меня въ садъ!.. Куда-нибудь!.. Вся комната полна этого видѣнія!.. Вездѣ оно мнѣ чудится!.. Даже съ закрытыми глазами вижу я его!.. О, отпусти меня! Отпусти!“

„Не противься видѣнію“ произнесъ жрецъ. „Оно вышло къ тебѣ изъ святилища, изъ священнѣйшаго алтаря. Оно отмѣтило тебя, какъ человѣка, отличнаго отъ остальныхъ, какъ человѣка, котораго мы будемъ отнынѣ почитать и о которомъ будемъ заботиться. Но все это ты долженъ заслужить, покоривъ свое строптивое сердце“.

Я молчалъ. Слова его падали мнѣ на сердце, словно куски льда; смысла ихъ я не понималъ, да и невозможно было мнѣ понять его; но что я живо чувствовалъ, такъ это былъ холодъ, вѣявшій отъ его рѣчей. Послѣ продолжительной паузы, во время которой я изо всей силы старался изгнать тотъ образъ изъ ума, чтобы избавиться отъ угнетавшаго меня чувства страха, я вдругъ вспомнилъ нѣчто такое, отъ чего сразу почувствовалъ облегченіе, и спросилъ:

„А гдѣ тотъ смуглый человѣкъ, котораго я видѣлъ вчера въ саду?“

„Что? гдѣ садовникъ Себуа? Да, вѣроятно, спитъ у себя въ комнатѣ; а какъ разсвѣтетъ, такъ встанетъ и выйдетъ въ садъ“.

„Можно мнѣ къ нему?“ спросилъ я съ лихорадочнымъ волненіемъ, при чемъ сложилъ даже молитвенно руки, такъ я боялся отказа.

„Въ садъ? Если ты — въ возбужденномъ состоніи, то прогулка по утренней росѣ, среди цвѣтовъ, успокоитъ это ненормальное состояніе. Какъ станетъ разсвѣтать, такъ я тотчасъ позову Себуа, чтобы онъ увелъ тебя къ себѣ“.

Я никакъ не ожидалъ, что онъ такъ легко согласится исполнить мою просьбу, и, испустивъ глубокій вздохъ облегченія, отвернулся отъ него и закрылъ глаза. Я лежалъ тихо, стараясь отгонять отъ себя всякія страшныя картины и видѣнія и думалъ только о томъ наслажденіи, съ какимъ я вырвусь изъ этой спертой, надушенной искусственными благовоніями, атмосферы, чтобы упиться благоухающимъ дыханіемъ свѣжаго воздуха. Я ждалъ молча, а жрецъ все сидѣлъ неподвижно рядомъ со мной, и мнѣ казалось, что проходили часы за часами въ этомъ томительномъ ожиданіи. Наконецъ, онъ всталъ и погасилъ огонь въ серебрянномъ свѣтильникѣ; и только тогда замѣтилъ я сѣрый, тусклый свѣтъ, проникавшій черезъ высокія окна въ комнату.

„Я позову Себуа и пошлю его къ тебѣ,“ промолвилъ жрецъ, повернувшись ко мнѣ лицомъ. „Помни, что эта комната — твоя, что отнынѣ она принадлежитъ тебѣ. Возвращайся сюда къ началу утреннихъ церемоній, потому что тебя здѣсь будутъ ждать послушники съ ванной и маслами“.

Мысль, что я по какой то странной игрѣ судьбы представляю изъ себя важное лицо, сильно меня смущала и я робко спросилъ:

„А почему я буду знать, что пора возвращаться сюда?“