Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Вотъ, я стоялъ въ сторонѣ, одинъ среди многихъ, одинокій среди окружавшей меня сплоченной толпы. И я былъ одинокъ, потому что среди братьевъ моихъ, людей, обладавшихъ знаніемъ, я одинъ и зналъ, и училъ. Я училъ вѣрующихъ, толпой стоявшихъ у вратъ храма, и побудила меня къ этому власть, обитавшая во святилищѣ. Я не могъ поступить иначе, ибо въ глубокомъ мракѣ Святая Святыхъ я видѣлъ свѣтъ внутренней жизни; а та власть вознесла меня, сдѣлала сильнымъ и велѣла открыто возвѣстить о немъ міру. Я умеръ; но потребовалось десять жрецовъ храма, чтобы убить меня — такъ я былъ могучъ — и только собственное невѣжество могло внушить мнѣ увѣренность въ ихъ могуществѣ.

Очень рано, задолго до того времени какъ борода покрыла мой подбородокъ нѣжнымъ пушкомъ, я переступилъ порогъ храма и въ качествѣ послушника занялъ мѣсто въ рядахъ жреческаго сословія.

Мой отецъ былъ пастухомъ и жилъ за чертой города, чѣмъ и объясняется то обстоятельство, что до того дня, когда мы съ матерью направились къ вратамъ храма, я всего одинъ разъ какъ-то побывалъ въ городскихъ стѣнахъ. Въ этотъ-же замѣчательный для меня день въ городѣ былъ праздникъ, и мать моя, разсчетливая и трудолюбивая женщина, задумала вдвойнѣ использовать свое пребываніе въ немъ, что ей и удалось: сначала она доставила меня къ мѣсту назначенія, а затѣмъ отдалась своему короткому празднику и вполнѣ насладилась сценами и впечатлѣніями городской жизни.

Толпа людей и разноголосый шумъ, несшійся по улицамъ, сразу овладѣли мной. Думаю, что у меня была одна изъ тѣхъ натуръ, которыя всегда жаждутъ отдаться вполнѣ тому великому цѣлому, ничтожную часть котораго онѣ составляютъ и, отдаваясь, вносить въ него содержаніе своей жизни. Мы скоро выбрались изъ сновавшей взадъ и впередъ толпы и вступили на широкую зеленую равнину, на противоположномъ концѣ которой протекала наша родная священная рѣка. Какъ отчетливо вижу я до сихъ поръ весь этотъ пейзажъ! Храмъ съ окружавшими его строеніями стоялъ на берегу Нила; причудливыя кровли и яркія украшенія рѣзко выдѣлялись на ясномъ фонѣ утренняго неба. Не имѣя опредѣленнаго представленія объ ожидавшей меня за его вратами участи, я не ощущалъ ни малѣйшаго страха, и только спрашивалъ себя, такъ-ли прекрасна въ немъ жизнь, какъ, по моему, она должна была быть.

У воротъ стоялъ послушникъ въ черной одеждѣ и говорилъ съ женщиной, по виду горожанкой; она принесла воды въ оплетенныхъ тростникомъ сосудахъ и убѣдительно просила, чтобы кто-нибудь изъ жрецовъ благословилъ ея ношу, что сразу подняло-бы ея цѣнность, такъ какъ суевѣрная чернь дорого платила за святую воду. Стоя у воротъ въ ожиданіи очереди, я украдкой заглянулъ во дворъ, и то, что я въ немъ увидѣлъ, сразу наполнило меня благоговѣніемъ. И это чувство сохранилось во мнѣ надолго, хотя впослѣдствіи мнѣ почти ежечасно приходилось сталкиваться съ человѣкомъ, внушившимъ мнѣ такое глубокое благоговѣніе къ себѣ съ первой встрѣчи.

То былъ одинъ изъ высшихъ жрецовъ; на немъ была бѣлая одежда, и онъ медленными, мѣрными шагами шелъ по широкой аллеѣ, ведшей къ вратамъ. До сихъ поръ я только разъ видѣлъ такихъ носящихъ бѣлое одѣяніе жрецовъ, и это было въ мое первое посѣщеніе города, когда они принимали участіе въ рѣчной процессіи, стоя на священномъ суднѣ. Человѣкъ подходилъ къ намъ, былъ уже близко, и я затаилъ дыханіе. Кругомъ стояла глубокая тишина, но и помимо этого, казалось, что никакое земное дуновеніе не могло-бы заставить шевелиться складки пышной бѣлой одежды жреца, который шелъ въ тѣни аллеи все тѣмъ-же размѣреннымъ шагомъ. Хотя онъ и подвигался впередъ, но, казалось, что ступаетъ онъ совсѣмъ не такъ, какъ прочіе смертные. Глаза его были устремлены на землю, такъ что мнѣ ихъ не было видно, да я какъ-то и боялся того, чтобы не поднялись его опущенные вѣки. У него было блѣдное лицо, свѣтло-золотистые волосы и длинная, густая борода такого-же цвѣта, поразившая меня своей странной неподвижностью; она казалась — по крайней мѣрѣ, мнѣ она казалась такой — изваянной или вылитой изъ золота, навѣки неподвижной; я не представлялъ себѣ, чтобы ее могло сдуть въ сторону вѣтромъ. Всѣмъ своимъ видомъ онъ производилъ на меня впечатлѣніе человѣка, далеко стоявшаго отъ мелкихъ интересовъ повседневной жизни.

Думаю, что мой пристальный взоръ, а не что-нибудь другое, заставилъ оглянуться послушника, потому что никакого звука отъ шаговъ жреца не долетало до моего слуха.