Мейбл Коллинз: Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

„Тебѣ нѣтъ нужды возвращаться раньше конца утренней трапезы, а къ ней сходятся по звонку. Впрочемъ, Себуа тебѣ скажетъ“.

И съ этими словами онъ удалился.

Мысль о свѣжемъ воздухѣ, который снова придастъ бодрость моимъ переутомленнымъ членамъ, наполняла меня чувствомъ живѣйшаго удовольствія; кромѣ того, меня тянуло опять взглянуть на странное лицо Себуа и на его нѣжную улыбку, по временамъ совершенно сглаживавшую его безобразіе. Казалось, будто это единственное человѣческое лицо, которое мнѣ пришлось видѣть съ тѣхъ поръ, какъ я разстался съ матерью.

Я окинулся себя взоромъ, чтобы посмотрѣть, все-ли еще на мнѣ мое бѣлое платье, и готовъ-ли я идти съ садовникомъ. Да, оно было на мнѣ, чистое, бѣлое. Глядя на него, я испытывалъ чувство гордости, потому что никогда еще не случалось мнѣ носить одежды изъ такой тонкой ткани. Мысль, что я скоро буду въ обществѣ Себуа, настолько успокоила меня, что я, лежа на своемъ ложѣ, безпечно разглядывалъ свое платье и спрашивалъ себя, чтобы подумала мать, увидавъ на мнѣ такое прекрасное, тонкое полотно.

Вскорѣ послышались шаги, которые сразу оторвали меня отъ мечтаній: въ дверяхъ показалось загадочное лицо Себуа, и смуглый обладатель его, направился прямо ко мнѣ… Да, онъ былъ безобразенъ, неуклюжъ; въ его внѣшности не было и слѣда изящества, а между тѣмъ, когда онъ вошелъ и взглянулъ на меня, при чемъ все лицо его озарилось той особенной улыбкой, которую я такъ хорошо запомнилъ, я почувствовалъ въ немъ самомъ человѣка, а въ сердцѣ его — присутствіе любви! Я протянулъ къ нему руки и привскочилъ съ ложа.

„О, Себау!“ воскликнулъ я, и при видѣ кроткого выраженія этого лица мои глаза наполнились чисто-дѣтскими слезами. „Себуа, зачѣмъ я — здѣсь? Почему они говорятъ, что я — не такой, какъ всѣ прочіе? Себуа, скажи, неужели мнѣ опять предстоитъ увидѣть тотъ ужасный образъ?“

Себуа подошелъ ко мнѣ и опустился на колѣни; очевидно, преклонять колѣни, когда его охватывало чувство благоговѣнія, казалось этому смуглому человѣку чѣмъ-то совсѣмъ естественнымъ.

„Сынъ мой“, сказалъ онъ, „небо одарило тебя открытыми очами. Мужественно пользуйся этимъ даромъ и ты будешь свѣточемъ, который засіяетъ во мракѣ, спускающемся понемному на нашу несчастную родину“.

„Не хочу я быть свѣточемъ!“ возразилъ я съ досадой; его я не боялся и спѣшилъ излить свои мятежныя чувства. „Не хочу я дѣлать вещей, послѣ которыхъ чувствуешь себя такъ странно! Зачѣмъ только я видѣлъ лицо этого привидѣнія, которое стоитъ теперь все время передо мной и заслоняетъ мнѣ дневной свѣтъ?“ Вмѣсто всякаго отвѣта Себуа всталъ и проговорилъ, протягивая мнѣ руку:

„Пойдемъ со мной, пойдемъ! Будемъ гулять среди цвѣтовъ; утренній воздухъ освѣжитъ твою голову, и тогда мы съ тобою поговоримъ обо всемъ этомъ“.

Я тотчасъ всталъ, не долго думая. Мы пошли руку въ руку по коридору и добрались такимъ образомъ до садовыхъ воротъ, черезъ которыя и вступили въ садъ. Какъ передать чувство радости, которое охватило меня сразу, чтобы затѣмъ разростаться все больше и больше, по мѣрѣ того, какъ я вдыхалъ въ себя утренній воздухъ. Никогда еще ничто въ мірѣ природы не доставляло мнѣ такого высокого, живого наслажденія! Все меня радовало: и переходъ изъ спертаго, пропитаннаго куреніями, воздуха, совершенно отличнаго отъ того, къ которому я до сихъ поръ привыкъ; и то, что я вновь убѣдился въ томъ, что внѣ храма міръ по старому прекрасенъ и реаленъ…

Себуа, все время не спускавшій глазъ съ моего лица, казалось, по какой-то чуткой симпатіи угадывалъ смутныя мысли, бродившія въ моей головѣ, и истолковывалъ ихъ мнѣ самому.

„Солнце все еще восходитъ во всемъ своемъ блескѣ“, проговорилъ онъ: „и цвѣты по прежнему раскрываютъ свои чашечки въ отвѣтъ на его привѣтъ. Раскрой и ты свое сердце и будь доволенъ!“ Я не отвѣчалъ ему: я былъ юнъ и неученъ. Словами я и не могъ бы отвѣтить ему, и только поднялъ голову и взглянулъ на него, продолжая прогулку по саду, вѣроятно, глаза мои говорили за меня, потому что онъ прибавилъ:

„Сынъ мой, хотя ты и былъ сегодня ночью во тьмѣ, все-же нѣтъ основанія тебя сомнѣваться въ томъ, что за ней скрывается свѣтъ. Вѣдь не опасаешься же ты, ложась спать вечеромъ, что не увидишь солнца по утру? Было время, когда тебя опутывалъ мракъ, темнѣе мрака прошлой ночи, и настанетъ такое, когда ты узришь солнце, краше этого“.

Я не понималъ его словъ, хотя и вникалъ въ нихъ, а потому и промолчалъ, ибо съ меня было довольно сознанія участія ко мнѣ этого человѣка и нѣжнаго аромата цвѣтовъ и воздуха. Теперь, когда я вырвался изъ храма и очутился на свѣжемъ воздухѣ, я ужъ такъ не стремился слышать человѣческую рѣчь или отдать себѣ отчетъ въ пережитомъ; вѣдь, я былъ только мальчикъ, и одного восхитительнаго ощущенія оживавшихъ во мнѣ силъ было достаточно, чтобы заставить меня позабыть обо всемъ прочемъ. Кругомъ все было естественно, а сегодня все, что обладало этимъ свойствомъ, казалось мнѣ очаровательнымъ. Но едва я успѣлъ снова вернуться въ сферу реальнаго и только что было началъ наслаждаться сознаніемъ своего возвращенія къ ней, какъ я, внезапно и совершенно для себя неожиданно, снова былъ вырванъ изъ нея. Куда я попалъ? Увы! какъ я могъ сказать? На языкахъ нашего міра нѣтъ соотвѣтствующихъ словъ для описанія дѣйствительныхъ явленій, происходящихъ внѣ этого узкаго круга, который принято называть кругомъ реальныхъ явленій. Развѣ не стоялъ я собственными ногами на зеленой травѣ? Развѣ я сошелъ съ мѣста, на которомъ стоялъ? Развѣ Себуа не стоялъ рядомъ со мной? Я жалъ его руку. Да, онъ здѣсь. А между тѣмъ изъ своихъ ощущеній я понялъ, что міръ естественныхъ явленій ускользнулъ отъ меня, и что я снова очутился въ мірѣ тѣхъ особенныхъ чувствъ… видѣній… звуковъ… которыхъ я такъ страшился. Я еще ничего не слышалъ, не видѣлъ, но былъ уже весь охваченъ ужасомъ и дрожалъ, какъ листъ передъ бурей. Что мнѣ предстоитъ сейчасъ увидѣть? Кто стоитъ по сосѣдству со мной? Что это такое, что словно облакомъ заволокло мнѣ очи? Я закрылъ глаза, не смѣлъ глядѣть… боялся всматриваться въ смутныя очертанія, окружавшихъ меня предметовъ… „Открой глаза сынъ“, громко промолвилъ Себуа: „и скажи мнѣ, здѣсь ли наша Царица?“