Козлов Сергей - Отец Нифонт

— Как же я могу умирающему отказать, — задумчиво ответил Нифонт. — Собери все, что нужно.

— Ну и хорошо, батюшка, особенно хорошо, что вы в лавку еще не успели сходить.

— Да, хорошо, — не обиделся священник.

Через полчаса отец Нифонт был на другом конце города, в старом, еще прошлого века постройки, особняке. В доме было тихо и прохладно. Челядь и близкие смотрели на отца Нифонта с нескрываемым интересом, но молчали. Говорила только жена генерала, встретившая его в гостиной. Статная, уверенная в себе женщина, она почти нагло — внимательно и неторопливо — изучила внешность священника. Отец Нифонт терпеливо ждал, на всякий случай сказал:

— Ежели считаете недостойным, тут недалеко — отец Владимир. Очень достойный человек.

— Отец Владимир вас и рекомендовал. Так вы сегодня трезвый, — словно сама себя убеждала в чем-то.

— Я, с вашего позволения, не каждый день пьяный. И с утра вообще не пью.

— Хорошо-хорошо, — немного смутилась хозяйка. — Простите меня, я не знаю, почему он просил привести именно вас. Пойдемте.

В спальне на кровати лежал седой и бледный мужчина с закрытыми глазами. Только сбивчивое дыхание выдавало в нем присутствие жизни. Укрыт он был военной шинелью. Именно она почему-то более всего удивила и привлекла внимание отца Нифонта. Он даже не заметил, как генерал открыл глаза.

— Император Николай Первый умирал под шинелью, — негромко сказал генерал, — как солдат.

— Что-нибудь нужно, Миша? — спросила жена.

— Всем выйти, оставьте нас с батюшкой, и двери запри. Запри, милая...

— Доктор должен вот-вот быть, — несмело напомнила жена.

— Ничего, подождет. Может, успеет. Что толку тело латать, когда душа на выданье.

Жена послушно ушла, заперев за собой дверь. Генерал показал глазами отцу Нифонту на стул рядом с кроватью.

— Простите, батюшка, встать не в силах.

— Ничего.

— Сначала я у вас спрошу, только не обижайтесь...

— Да, я именно тот священник, который... одержим пиянством, — упредил отец Нифонт.

— У вас было горе?

— Да, но это повод для молитвы, а не для, сами понимаете.

— Скажите, когда вы пьете, вы предаете Христа?

— Да, — твердо ответил отец Нифонт.

— И все равно рассчитываете на прощение?

— Если бы не рассчитывал, не смог бы возвращаться в жизнь. Полагаюсь на милосердие Божие.

— Теперь я готов исповедоваться... Мой грех против Бога — это грех против Его Помазанника. Я предал Одного, значит — предал Другого. Я, как и многие генералы, по призыву начальника штаба подписался под общим подлым, трусливым, гадким требованием отречения государя-императора... И вот — наказан уже при жизни. Я предал Государя, предал Бога, солдаты предали меня...

Генерал говорил долго, Нифонт ловил себя на мысли, что боится — кающемуся не хватит сил, видно было, что тот собирает последнюю волю. Казалось, он вспомнил каждого своего подчиненного до последнего рядового, которому сказал худое слово. И когда он, обливаясь потом в полном бессилии завершил исповедь молитвою, отец Нифонт сидел молча пораженный, перед ним будто бы прошла история России за последние полвека.

— Простите, батюшка, — прошептал генерал, напоминая о себе, — заплакать — не могу себе позволить. Я — воин.

Нифонт накрыл его голову епитрахилью и произнес разрешительную:

— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Михаил, вся согрешения твоя: и аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

На слове «недостойный» Нифонт запнулся...

Сентябрь 1919 г.

И теперь, глядя в лица цвета русской армии, Нифонт содрогнулся сердцем. Вот они — подчиненные генерала. Теперь — их очередь. Мученический венец — возможность искупления.

— Все ли из вас готовы к смерти? — неожиданно громким голосом спросил священник. Так, что все встрепенулись.

— Умирать — это наш долг, — сказал совсем юный юнкер.

Говорить после этого юнца еще что-то было нелепо, возражать ему — подло. Нифонт еще раз прошелся взглядом по изнуренным лицам и почти приказал:

— Мне нужен свободный угол и немного пространства. Я буду принимать исповедь. Подзывать к себе буду сам, кого посчитаю нужным. Кто не пожелает, его воля.

Офицеры послушно освободили дальний от двери угол камеры. Нифонт, прежде чем направиться туда через общую толчею, вдруг почувствовал — словно укол в сердце. Причем укол этот он ощутил, когда еще раз шел взглядом по лицам, когда встретился глазами с тем, кого все называли полковником. Пройдя на освобожденный пятачок, первым позвал полковника. Тот вдруг угадал предвидение священника и, подымаясь, сказал: