Козлов Сергей - Движда

— Господи... милостив... буди... мне... грешному... — слова отлетали, как отстрелянные гильзы.

И за то, в общем-то, небольшое время, пока он произносил пять слов мытаря, он вдруг увидел всю свою предыдущую жизнь. Причем не в линейно-ускоренном воспоминании, как, говорят, видят умирающие, не сумбурным набором каких-то эпизодов, а всю целиком — залпом — как общую картину, которая не имела протяжения во времени, а была единым уже сложившимся сюжетом. И если еще минуту назад ему казалось, что в душе все мирно и спокойно, что старые раны зажили, а неприглядные поступки затянулись паутиной прожитых дней, то сейчас на него накатила огромная волна стыда. Откуда-то из самых глубин сердца. Он вдруг увидел, как в детстве расстреливал из рогатки голубей, как они бились в агонии после его точных попаданий, словно не понимая, отчего они больше не могут взлететь, а главное — не понимая источника совершенного в отношении них зла; как он берет из сумочки мамы трехрублевую купюру, чтобы потом хвастаться перед друзьями, что у него есть деньги, и долго ее прятать в разных местах, невинно пожимая плечами на вопросы матери; он увидел, как в числе прочих студентов издевался над стареньким профессором в университете, у которого был дефект речи, но зато был необычайный заряд доброты, а его-то студенты не могли ни принять, ни оценить из-за искусственно накачиваемого в их среде цинизма; увидел, как без труда совратил влюбленную в него сокурсницу даже не из страсти и похоти, а потому что точно знал, что она ему не откажет, а потом так же легко оттолкнул, даже не раздумывая, какие душевные страдания ей причиняет; вспомнил, как радовался, что его комиссуют в то время, как часть перебрасывают на Кавказ, и он, вроде бы, и не трус и ни при чем; увидел себя сразу после похорон отца в шумной компании друзей — у одного из них была свадьба... Много еще чего нахлынуло с этой волной, так нахлынуло, что часть ее выплеснулась через глаза, и по щекам буквально ручьями покатились слезы, которых он почему-то не стеснялся.

Леночка, увидев, что Платонов плачет, напряженно приподнялась с кровати, которая снова скрипнула.

— Костя... — только-то и смогла сказать она.

Иван Петрович тоже начал подавать признаки жизни характерным шумным дыханием. Маша села рядом с Платоновым на табуретку и тихо сказала:

— Все хорошо. Все правильно. Теперь закрой глаза.

И Константин закрыл, опасаясь только одного — что сейчас начнет громко и неудержимо рыдать. Огромный комок подкатил к горлу. Проглотить, протолкнуть его обратно было просто невозможно. И он вот-вот зарыдал бы, если бы не почувствовал на своем лбу прикосновение ладоней Марии. Они легли как раз на лоб и глаза, и ком в горле быстро и легко растворился, дышать стало легче. Он вдруг перестал чувствовать время, в первую очередь — время, а потом уже — боль, досаду, муки совести. Растаяли мелкие суетливые мысли, и что-то внутри замерло и остановилось. Наступившее ощущение представлялось ему растворением в бесконечности. Вот, весь Константин Платонов рассыпался на молекулы и атомы, электроны, протоны, нейроны, и разлетелся-разлился по огромной Вселенной, сохраняя между тем чувство единого собственного «я». И каждая из составляющих этого «я» корпускул наполнялась состоянием покоя, которое хотелось длить и длить...

— Тебя когда крестили? — прозвучал откуда-то издалека, с далекой планеты Земля, где суетливые люди заняты какими-то никчемными пустыми проблемами, приятный и знакомый голос.

Пришлось ответить сквозь галактические скопления честно и безразлично:

— В детстве. Мама на всякий случай крестила...

— Костя! Так не бывает! — прозвучал уже совсем рядом и совсем о другом голос Леночки, отчего пришлось возвращаться в спертый воздух палаты, заполнять его собой, материализоваться по частичке — по атому. Вталкивать, к примеру, сломанную ногу в гипс, дыхание в легкие, сознание в голову, которая стала ощущать запахи, звуки. Между тем, ощущать ничего, кроме покоя, не хотелось. Потому, не открывая глаз, Константин и переспросил у Лены:

— Чего не бывает?

— Синяки исчезли. Были — и нет!

Голова больше не болела. Ее словно почистили внутри. Каждый сосуд, каждый капилляр, каждую клетку. Думалось легко и, если можно так выразиться в отношении мыслительного процесса — свежо. Точно еще и проветрили утренним сквознячком. Платонов, не торопясь, осмотрелся. Иван Петрович одобрительно, но как-то затаенно улыбался, Лена сидела в изумлении с открытым ртом, Маша ушла в себя, было заметно, что она устала.