Тырданов Иван - Битва пророков

Михаил стал прислушиваться к словам, чтобы постараться узнать, что за народ был на судне. Он различил несколько разных голосов. Монотонную песню довольно безразлично гнусавил пожилой голос, который, как понял Беловский, этой песней задавал ритм двум десяткам гребцов. Уставшим тенором на каждый взмах весел он повторял: «Э-эй, ухнем! Э-эй, ухнем! Еще ра-азок, э-эй, ухнем!». Гребцы, дружно окуная весла в воду и подналегая на них, вторили ему: «У-ух!». Потом тенор восклицал: «Эх, дуби-инушка, ухнем!», и все повторялось опять.

От родных, таких знакомых с детства слов захотелось закричать. Захотелось выбежать на берег к ним навстречу! Он с жадностью вглядывался в лица людей на борту ладьи, ища знакомые черты, ведь, возможно, среди этих людей были и его предки! Где-то он слышал, что в пределах одного этноса все люди – родственники уже в десятом поколении. А тут десять веков! Тем более они его прямые предки! А слова песни, а слова! Ведь они дожили до наших дней без изменения! Правда, в виде песни бурлаков, но ведь бурлаки-то откуда? Отсюда, тоже с этих же берегов! Видимо, в то время, когда гребные суда прекратили существование, появились баржи, которые волокли с этим же древним распевом бурлаки. Беловский в детстве задумывался: при чем тут дубинушка? Почему ей нужно «ухать»? Зачем бурлакам дубинушка? Тем более что на берегах Волги дубы не растут. Считалось, что этими словами бурлаки, как беднейший слой населения, угрожали правящим классам восстанием. Они обещали ухнуть дубинушкой по угнетателям трудового народа. По крайней мере так трактовали слова этой песни в его детстве. Но все равно чувствовалась какая-то несуразица. И только теперь перед ним раскрылся смысл этих слов: скорее всего весла были изготовлены из дуба, так как от них требовалась особая прочность. Поэтому и ухали гребцы именно дубинушками, то есть дубовыми веслами!

С приближением к повороту реки старик стал распевать все громче и звонче. Даже слишком громко. Михаил уже вознамерился выйти из своего укрытия, но неожиданно услышал и чужую речь. В центре ладьи, возле небольшого полога, сидели и стояли несколько чернявых людей, на головах которых были большие меховые шапки, похожие на папахи горцев. Один из них что-то сказал, видимо, толмачу. Тот грубо крикнул старику:

– Тихо ты, Кукша! По што так вопишь, песий дядько, русов кликаешь?

– Был бы я песий дядько, был бы ты мне племенник, – спокойно ответил Кукша и плюнул в лицо толмача. – Будь ты клятый всеми своими пращуры, поганый червь!

Толмач, побагровев, медленно утер плевок рукавом, достал из-за спины кистень и обрушил его на старика. Тот повалился как подкошенный колос на сидящего рядом гребца. Кистень глубоко врезался в косматую голову и запутался шипами в седых волосах. Толмач выругался, пытаясь освободить оружие:

– Вот старый репей и тут вцапился!

Молодой гребец, на коленях которого все это происходило, перехватил ремень кистеня, не давая толмачу вырвать его вместе с волосами убитого старика. Толмач потянул его на себя:

– Оставь, щенок, не балуй! Ну!

Но тот дернул за кистень так, что толмач не удержался на ногах и повалился на стлани в ноги гребцов. Он попытался было встать, но тут же был сбит несколькими ударами толстых рукоятей весел справа и слева. Толмач, цепляясь за ноги гребцов, попытался уползти, но был жестоко добит.

Люди в папахах вскочили, самый высокий из них, тот, что говорил с переводчиком, взмахнул кривой саблей и полоснул молодого гребца от плеча до таза. Остальные повскакивали со своих мест, некоторые бросились в воду, но большинство, как выяснилось, были привязаны к скамьям за ноги, поэтому только судорожно рвались из своих пут и кричали: «Брати, брати! Спасите, брати!» Но черные люди в папахах безжалостно одного за другим порубили привязанных и постреляли стрелами выпрыгнувших. Только на носу два самых дальних молодца успели выхватить из воды огромные весла и, размахивая ими, не подпускали к себе чужаков.

За их спинами из-за близкого поворота реки со стороны Кадниц появилось несколько других ладей. Вода под ними кипела от частых взмахов весел, на носах столпились воины с натянутыми луками. Но люди в папахах взяли копья и с безопасного для них расстояния успели сразить беспомощных, спутанных за ноги гребцов. Воины в ладьях взревели и, после того, как убедились, что спасти гребцов уже не удастся, в воздух взлетели сотни стрел, которые в считаные секунды покрыли, как щетиной все судно, от носа до кормы. Несколько человек в папахах повалились, пронзенные множеством стрел. Остальные, хватая своих падающих товарищей, успели укрыться за ними как за щитами. Они залегли на дно ладьи и тоже что-то громко кричали. Судя по всему, проклятия.