Тырданов Иван - Царь мира сего, или Битва пророков продолжается

Очнулся Мишка от плотных струй ливня, как из шланга хлеставших по его гудящему от удара телу. Он все пытался посмотреть наверх, но мощные капли были по его лицу, не давая открыть глаза.

– Миша! Миша! – теребил кто-то его издалека. – Мишенька, ты жив? Миша!

Чей это голос? Беловский сделал усилие, чтобы прикрыть рукой от струй воды лицо, но почувствовал острую боль.

– Сейчас, сейчас, дорогой! Сейчас я тебе помогу! – с какой-то немного старушиачьей хныкающей ноткой в голосе произнес все тот же голос. – Сейчас, сейчас…

Михаил почувствовал, что его лицо чем-то защитили от воды, он открыл глаза и увидел перед собой старого еврея, который с красными от слез веками, с той самой вечной печалью, как это могут делать только одни евреи, радостно смотрел на него и приговаривал:

– Ну, вот же ж ты! Ну, вот же ж ты! Зачем ты так пугаешь Анатоля!

Михаил, с трудом осознавая, где находится, спросил:

– Что случилось?

– Этот тупица Вольф, решил спасти меня. Только я отвернулся, он бросил в комнату к тебе взрывчатку Фадлана. Но я таки успел его хоть немного оттолкнуть! Иначе тебя бы разорвало на куски, Михаил!

– Откуда здесь вода? – простонал он.

– Это противопожарная система работает. Ну и хорошо! Ну и хорошо! Вода затушила огонь и прибила пыль, иначе мы бы задохнулись!

– Что со мной?

– Ничего страшного. Главное, что ты жив! Тебя спасло то, что основной удар принял на себя этот проклятый электрик. Я тебя из-под его тела достал. Боялся смотреть на тебя, такой ты был кровавый. Но водичка с тебя всю его поганую кровь смыла, а ты – весь целенький! Только вот ноги…

– А что с ногами?

Коэн сделал вид, что не услышал вопроса.

– Что у меня с ногами? – повторил Михаил и попробовал ими пошевелить, но опять потерял сознание от острейшей боли.

Беловский почувствовал, что все его тело гибнет. Оно было сломано и безжалостно исковеркано. Ему было очень больно. Человеческое тело, каким бы оно ни было сильным и натренированным, на самом деле очень слабое и беззащитное. Человек всю жизнь только и занимается тем, что оберегает его. Он все делает очень осторожно, стараясь не повредить себя – и ходит, и садится, и ложится. Достаточно совсем небольшого соприкосновения этого нежного организма с окружающей средой, и он уже начинает страдать, покрываться синяками, шишками, язвами и ранами. Человек так привык беречь себя, что совсем не замечает того, что он это делает каждую минуту, что весь его быт создан им исключительно для защиты своего беспомощного тела. Он сделал для него дома, мебель, одежду, обувь. Он придумал разнообразную кухню, потому что не способен есть сырую пищу, создал медицину, для того, чтобы поддерживать в себе жизнь, которая все время стремится затухнуть. Он построил целую цивилизацию с единственной целью – обезопасить свое неприспособленное к жизни тело и максимально продлить его существование во враждебном ему мире. Человек явно был создан не для этого мира. Он здесь чужой. Ему здесь плохо и опасно. Каково же было отчаяние и горе голого и беспомощного Адама, выброшенного из своего мира в эту перманентную, но привычную для его потомков муку, в эту ненавидящую их среду, которая называется – земная жизнь…

Михаил постарался встать… и у него, почему-то, получилось. Невыносимая боль, которая только что жгла все его тело и заполняла собой все сознание, не оставляя в нем ни малейшего места для каких-либо иных мыслей, как-то разом прошла и мир сразу показался ему таким прекрасным, таким уютным!

За густыми тенистыми деревьями парка, искусно насаженного вокруг виллы, виднелось лазурное ласковое море. Тропические цветы, которыми было украшено все окружающее пространство, густо благоухали, привлекая к себе самых причудливых птиц и насекомых. Ему нестерпимо захотелось туда, к этим птицам, к цветам, к зелени, к теплому морю. Ему почему-то было очень важно подойти и потрогать все это. Прикоснуться, понюхать, окунуться, влиться в этот восхитительный мир, стать частью его, быть в нем.

К своему удивлению в глубине этого чудесного парка он заметил приближающихся к нему людей. Они были одеты в странные одежды, цвет которых Михаил не смог бы назвать. Он не знал и никогда не видел такого цвета. Он просто был очень красивым. Он был восхитительным, сотканным как бы из всего окружающего великолепия, с восторгом существовавшего, чтобы стать элементом этого цвета. Существовавшего с единственной целью – быть для этого цвета. Почему-то Михаил безошибочно понял смысл этого цвета именно так. Именно, как непонятную и незнакомую ему ткань, сотканную из понятной и знакомой красоты окружающей природы. Это был даже не цвет, это было необъяснимое наслаждение для глаз.