Веселовская Надежда - Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния

Когда настало время, которого я так ждала, мне неожиданно объявили, что в моей коллекции нарушен стандарт — я так и не поняла, какой именно. Во всяком случае, им стоило сказать мне об этом раньше, в период ожидания, не заполненного ничем, кроме изнурительных волнений и захватывающей дух надежды. «Ждите, Мальвиночка, ждите. Вы уже все сделали, остается только ждать», — так мне говорили, когда я, не выдержав напора мечты, являлась в оргкомитет для того, чтобы убедиться — все, о чем я думаю, не сон, а действительность. И вот я дождалась... оказывается, нарушены стандарты, а до сих пор мне никто об этом не заикнулся! Сказали только перед самым конкурсом, когда уже поздно что-либо менять...

Все-таки моя коллекция была показана и даже заняла на конкурсе первое место. Но — не под моим именем! Я сразу узнала свои собственные модели, лишь слегка переделанные — поверхностно и на скорую руку. Увидев это, я словно сошла с ума и никак не могла понять — что случилось? Почему мне, лично мне нельзя получить первое место, если моя коллекция все равно его получила? Чем я не подхожу — прокаженная или что? Может быть, не престижно, что я работаю дворником?.. Мама обняла меня, трясущуюся как в лихорадке перед телевизором, закутала, словно маленькую, в теплый плед и принялась объяснять: нет во мне ничего такого, что помешало бы первому месту. Просто мне не хватает опыта, связей, влияния... может быть, и денег, потому как не исключено, что конкурсант, присвоивший мою работу, дал кому-то взятку. Или, может быть, он чей-то сын, зять, племянник, а я наивная девочка, не догадавшаяся как-то зарегистрировать свои работы, защитить права. Наверное, для этого есть специальные процедуры, о которых мы ничего не знали...

Мне было трудно свыкнуться с тем, что произошло. Сперва я хотела обратиться в суд, и маме стоило большого труда меня удержать:

— У тебя же нет никаких свидетельств, доченька... чем ты докажешь, что это твоя коллекция?

— Но ведь есть же на свете справедливость! — рыдала я.

Мама молчала: она тоже верила в справедливость и не могла, да и не хотела разубеждать меня в том, что она есть на свете. Однако восстановить ее в данном случае было, понятное дело, невозможно. Экспертиза? Свидетели? Но кто станет свидетельствовать за меня, не известную в модельном бизнесе никому, кроме тех членов оргкомитета, которые и отдали мои модели другому? Да и не стали бы назначать экспертизу, для нее не было оснований. Вообще ничего не было, только мои собственные слова. Суд даже не принял бы вопрос к рассмотрению, и это, как я поняла позже, было очень для меня хорошо. Ведь если бы дошло до суда, мне как проигравшей стороне пришлось бы оплачивать все судебные расходы, а этого мы с мамой взять на себя не могли. К тому же бессовестные люди могли предъявить нам встречный иск — о компенсации за моральный ущерб.

Три дня двор и подъезд зарастали грязью, но жильцы любили меня и терпели все это не жалуясь. На четвертое утро я взяла метлу, ведро со шваброй и заступила на свою обычную вахту. Но теперь рядом не было мечты, постоянно веющей надо мной все последние месяцы. Я ощущала непривычную пустоту и гулкость внутри, а если пробовала заполнять их какими-нибудь мыслями, получалось, что бью по больному месту. Потому что все мои мысли были о том, как обошлись со мной на конкурсе. Через полчаса внутренней борьбы мне захотелось навсегда бросить свои трудовые орудия, раскричаться, расплакаться, может быть, устроить кому-нибудь скандал. Но тут очень кстати для моего душевного состояния мимо прошли жилица с четвертого этажа и ее ребенок, больной ДЦП. Они выходили редко, наверное, только к врачу, потому что мальчик очень плохо ходил. И был в то же время настолько тяжелым, что мать не могла взять его на руки... Почему врачи не ходят к таким больным на дом, думала я, трясясь мелкой дрожью от жалости к этим двоим и своей невольной вины за то, что я у мамы здоровая, могу работать и при этом еще недовольна своей судьбой. Метла заходила у меня в руках с особой энергией, и вся ситуация на конкурсе словно отодвинулась за какую-то полупрозрачную завесу. Ну, нарвалась и нарвалась, надо об этом скорей забыть. И я так и сделала. Только вот придумывать новые модели больше не могла — очень уж было больно.

Поскольку швейная машинка стояла теперь без дела, я взяла себе соседний участок, чтобы получать двойную ставку. Теперь у меня больше половины дня занимала уборка. И тогда я почувствовала, что должна влюбиться. Во-первых, потому, что под механическое шарканье метлы или швабры обязательно надо что-нибудь себе представлять — вот как до сих пор я мечтала о конкурсе. Во-вторых, мой организм оказался, по-видимому, перенасыщен обидой и огорчением, и влюбиться для меня теперь было вопросом выживания. Я подсознательно стремилась потопить свои отрицательные эмоции в радостях и надеждах любви. Но как приступить к делу, для меня оставалось тайной, а с мамой я говорить об этом стеснялась. И тут судьба неожиданно послала мне советчицу в лице моей учительницы, той, что когда-то называла меня Мальвой. Я мела двор, стараясь не задевать по движущимся наперерез метле ботинкам, кроссовкам и сапогам — почему-то в тот вечер мимо нашего дома шло много народу. И вдруг меня окликнули: «Мальва! Это ты, деточка?» Я так стосковалась по своему детству, где все было понятно и правильно, что буквально расплакалась от этого оклика да еще от вида знакомой приземистой фигуры в старомодном пальто, с вылезающими из-под шляпки седыми кудерьками. И учительница тоже расчувствовалась, повела меня на обочину дороги, неуклюже придерживая выпадающую из моих рук метлу.