Петров Александр - Путь к отцу

Вернулась она с каникул в свою комнату в общежитии и не узнала ее: стол накрыт белой скатертью и уставлен блюдами и бутылками, банками с букетами белых гвоздик. За столом сидели разодетые в праздничное Тамара, Света с Виктором и Игорь.

— А мы тебя ждем, не начинаем, — пояснил Игорь. — Садись, очень кушать хочется. Да, возвращаю должок, — он протянул Ниночке трешку. — Спасибо тебе.

— Не за что. А что у нас за праздник?

— Во-первых, твое долгожданное возвращение в родные «альмы-мамы», — наставительно произносил Игорь, разливая вино по граненым стаканам. — Ну, а во-вторых, обещанные проценты с твоих капиталовложений в наш с Витькой бизнес. Пока ты у нас, по своей давней привычке, принимала ванны в шампанском на Канарах, мы тут на Сибирке вагоны разгружали в две смены. А в-третьих, это все, — он жестом очертил контуры застолья, — для радости. А как же — жить да не радоваться!

Спустя пару часов, когда их оставили вдвоем, Игорь печально вздохнул и, переступая через что-то внутри себя, произнес:

— Я тебе сейчас расскажу одну историю. Только не подумай, что она имеет к тебе отношение. Случилось это на моей первой картошке, еще до академического отпуска. Разместили нас с одним парнем по имени Вадя на хуторке. Кормили хозяева, кстати, как на убой. Грибов тогда было — жуть сколько. Я три пакета сушеных боровичков домой привез. Так вот, недалеко от нашей избы находилась ферма, куда мы с Вадей ходили за молоком.

Там я и познакомился с этой девушкой. Я как увидел ее впервые, так моя челюсть в одночасье на пупок и грохнулась: весу в этой красавице было пудов на десять. Когда она шагала нам навстречу с подойниками, толстенный дубовый настил, который без труда выдерживает вес буренок, стонал и скрипел под ней, передавая напряжение на конструкции бетонных стоек и далее на фермы кровли, все это приводя в трепет.

К богатырям, даже если это юные особы прекрасного пола, я всегда относился с уважением. Она это, наверное, поняла по-своему. Словом, стала она проявлять ко мне знаки своей чистой девичьей влюбленности. То плечиком к стене придавит до хруста в костях, то по спине лапочкой приложит, так что в груди булькать начинало. Ну, это еще ладно. Повадилась она под моими окнами ходить и дышать.

Сижу я, бывало, после сытного ужина у стола, плодово-ягодным за рупь тридцать балуюсь и стишки пописываю. Вдруг за окнами бух-бух, тре-еськ, шарах-бабах. Все трясется, ветки березы ломаются. Затаюсь я, к столу прижмусь, ни жив ни мертв. Жить-то хочется!.. Стоит девушка под окнами, дышит. Да громко так дышит, глубоко... А так как мне выходить к ней было страшновато, то она запускала в форточку булыжники с нарисованным углем сердечком. Один такой камешек вскользь задел мою голову — и на лбу появилась шишка. Когда мы с Вадькой в следующий вечер пошли на ферму за молоком, и я показал ей мой раненый лоб, она только засмеялась, так что буренки нервно затопали копытами и забились по углам.

Тогда я попросил хозяйку о защите моей жизни и здоровья. Та пришла с разговора на ферме с синяком под глазом и весь вечер проплакала. Пробовал я объяснить этой Джульетте, что у меня, мол, в городе есть невеста, но она мне сначала синяк под глаз поставила, а потом... это было ужасно! Она меня обняла. Мне показалось, что я попал в эпицентр урагана. Как я тогда живым остался — до сих пор для меня загадка.

Закончился этот роман тем, что нас с Вадькой ввиду угрозы нашим юным жизням отправили в другой колхоз. Ребята рассказывали потом, что девушка загрустила, на почве депрессии разгромила все деревянные конструкции фермы. Но потом приехал к ним в колхоз по распределению зоотехник. И ее жаждущее любви девичье сердечко переключилось на этого юношу. То ли сказался его опыт лечения крупной рогатой клиентуры, то ли большое пылкое сердце спасло его — но у них с девушкой все наладилось, и тогда колхозное и приезжее население вздохнуло спокойно.

Во время рассказа Ниночка ни разу не улыбнулась. Она опустила глаза и теребила край скатерти. После паузы она спросила:

— Ты с Мариной поссорился?

— Все эти марины одинаковые. Все бьют и камни в меня швыряют.

— А может быть, не в девушках дело, а в тебе?

Игорь выпил вина, встал, прошелся по комнате, остановился у окна. Не поворачиваясь, хрипловато сказал:

— Я с детства ненавидел всю эту бытовую рутину. Как подумаю, что жизнь превратится в тоскливую цепочку: дом — работа — магазин — ужин — телевизор... А все девушки именно в эти цепи меня и желают заковать. А я жить хочу! — крикнул он, ударив кулаком по оконной раме. — Интересно жить. А не тонуть в семейной трясине.