Петров Александр - Искатели счастья

Несколько раз к нам заглядывал странный мужичок с бородкой, но каждый раз смущенно убегал. А тут мы с ним столкнулись на улице, он набрался смелости и пригласил нас в гости. Это был местный изобретатель Миша. Он показал модели автомобиля будущего, химическую лабораторию, где он выращивал искусственные драгоценные камни, ювелирную мастерскую, и − конечно же − модель вечного двигателя, который непрестанно работал по словам изобретателя несколько лет. Особой гордостью изобретателя была повозка, запряженная двумя козлами. Он её обнаружил в сарае, когда купил дом. Ни лошадей, ни волов ему от прежних хозяев не досталось, зато по двору бегали козы. Он отобрал двух самцов покрепче и стал приучать их к хомутам. К концу второго года ему это удалось, и как-то на праздник он решился выехать в народ на «коляске». Тягловая сила вела себя примерно, только вот скорость была слабовата: они едва обогнали 90-летнюю старушку-соседку, которая шаркала в магазин за хлебом. Зато народ встретил ездока на новой коляске с бурным восторгом и сопровождал экипаж все сто метров, которые ему удалось покрыть, пока козлы не встали, одолеваемые усталостью и страхом от сопровождающих криков. Чтобы уж совсем укрепить уважение к своей персоне, Михаил открылся, что он у батюшки на особом счету, потому как служит алтарником. Только вот сейчас его временно отстранили от должности по причине его падения в пропасть непреодолимой страсти с продавщицей промтоварного отдела сельпо Риммой. «Впрочем, если увидите эту женщину, − сказал Миша, − вы и сами всё поймете. В ней такие эти… женские достоинства, на столько кило красотищи − никто устоит! Ну, и я тоже… не устоял. За что и несу… За что и стражду!»

Конечно, мы не могли пройти мимо иконописной мастерской, где отец дьякон писал иконы для храма и учил местных детей живописи. Здесь Юля осталась, сославшись на усталость, прохладу и желание попробовать себя в живописном деле. Отец дьякон проводил меня до калитки и напоследок ошеломил.

− Ты, Юра, с местным контингентом-то знакомишься?

− А как же, − ответил я. − И чем дальше, тем больше мне здесь нравится.

− Это хорошо, потому что батюшка тебя хочет после себя оставить.

− А как же вы, отче?

− Я из породы вечных дьяконов. У нас ведь как принято: священник имеет голос тихий и проникновенный, а дьякон − такой, чтобы в случае непогоды раскаты грома перекрывал. − Последние слова по силе звука точно перекрыли бы все природные звуки.

− Отче, − взмолился я, − отишь мощь гласа своего, народ ибо к погребам от страху пополз.

Дьякон удовлетворенно улыбнулся и, тяжело ступая, вернулся в дом, я же, ошеломленный новостью, отправился дальше. Не мог я обойти вниманием библиотеку с философом Василием. Именно так − философом, а не богословом. Сей муж ученый прочитал все книги, которые прошли через библиотеку. Он знал, казалось, всё. Только его глаза будто припорошил тончайший прах безумия. За несколько минут он мне продемонстрировал увлечение самыми расхожими видами ереси. Я пытался ему мягко возражать, Василий интеллигентно кивал, поглаживая загорелую лысину, повторял мои доводы и без всякого перехода и опровержения обратно переходил к псевдонаучному богохульству.

От этой изощренной муки меня нежданно избавил Николай-самурай. Он ворвался в библиотеку, перепугав двух тихих читательниц, схватил меня за плечо и сказал: «Бесполезно, Юра! У этого фарисея такой доннер-ветер в голове дует, что весь разум уже выдуло. Пока крышу не снесло, пошли ко мне! Пока, Арий Несторович!»

Во дворе Николая я обнаружил компактный сад камней, водопад с рыбками, сложенный из плоских камней и квадратную песчаную площадку для самурайских занятий с мечом, в углу стояло деревянное пугало с торчащими во все стороны руками. Внутри дома-мазанки пространство разделялось на несколько комнат легкими бумажными перегородками-фусума. Вместо люстры висели бумажные фонарики. А вместо картин − ленты ватмана со святоотеческими высказываниями, написанными тушью. Хозяин мне показал целый склад таких какемоно на каждый день года. Нынешний день протекал под сенью слов: «Но более всего возлюбил он нищету» (из жития прп. Саввы Сторожевского). В каждой мини-комнатке в восточном красном углу перед иконами горели лампады. В чулане имелась ниша-токонама, где на кронштейнах располагались самурайские мечи-катана и охотничьи ружья. Мы облачились в черные сатиновые кимоно, напоминающие подрясник, препоясались кожаными монашескими поясами-хакама и стали похожими не на самураев, а на иноков. Помолились и сели на татами за низкий столик, на котором стояла крохотная керамическая бутылочка сакэ, пиала с вареным рисом, горшочек с тушеной крольчатиной, тертая морковь с помидорами, соевый соус и васаби. В качестве шанцевого инструмента − разумеется, палочки из ивовых прутков.