Яковлев Александр: Век Филарета

Василий, как услышал, загорелся: Москва! Только Москва ему была нужна! Отец прямо сказал, что у Троицы образование посолиднее, не хуже киевской академии, а иные говорят — и лучше. Наконец, высокопреосвященный митрополит Платон лю­бовно опекает семинарию и благодетельствует отличным учени­кам, а уж Василий среди последних не окажется.

Сын почтительно слушал, а потом тихо, но обдуманно воз­разил, что жить на свой кошт у Троицы ему денег недостанет, а в Москве есть дедушка Александр Афанасьевич, родной брат деда по матери, и занимает дедушка Александр не последнее место — сакеллария, а попросту говоря, ключаря главного храма России — Большого Успенского собора. Он и раньше звал в первопрес­тольную, и теперь не откажется принять и помочь. Конечно, решение отца закон, но должен же батюшка понять, насколько удобнее и спокойнее жить и учиться, зная о надежной подмоге рядом... Воистину, barbara philosophum non facit — не борода со­зидает философа. Отмахнуться от такого практического сообра­жения было невозможно.

Закончив дела в храме, отец Михаил отправился на базар за провизией и рождественскими подарками для семьи. Помочь вы­звался дьячок Ефрем, говорливый и услужливый. Он заложил санки, прихватил два мешка и три корзины, и отправились.

— Дома у вас, батюшка, дым коромыслом! — с удовольствием рассказывал Ефрем.— Я за мешками-то когда бегал, гляжу — уби­раются, скребут, чистят. Матушка сама половики на двор вынесла...

— Что ж там, никого больше не было? — с неудовольствием отозвался отец Михаил.— А старухи где?

— Старухи в доме полы моют! — с готовностью объяснил Ефрем.—Дочки на своей половине, видать, чегой-то делали, а сынок младшенький с собачкой играл. Кричит ей: «Жучка!» — она мигом к нему... Старшего не видал, а от тестя вашего батюшки Никиты Афанасьевича приходили, но по какому случаю, не ве­даю...

Лошадка шла неспешно. Налево и направо тянулись родные улочки Коломны, сначала его прихода, потом соседнего. Сугробы закрывали заборы, а иные домики едва не по окна были занесены снегом. Дым из труб от сильного мороза ровно, будто по линейке, поднимался в ясное голубое небо.

В такой же вот декабрьский предпраздничный день семнадцать лет назад молоденький дьякон кафедрального собора Михаил, только что рукоположенный в священный сан по хлопотам тестя, и сам протоиерей Успенского собора отец Никита, на дочери которого он женился в январе, отправились по заведенному по­рядку на базар за провизиею на две праздничные недели. Купили что надо, а по возвращении огорошили их новостью: беда с Дуней. Семнадцатилетняя Дуня была уже сильно в тягости, и прибавления семейства ожидали в новом году. Отец Никита приказал жене и дочери прибраться в доме. Дуня не осмелилась ослушаться ба­тюшки, и вот когда пыль в чулане вытирала, вдруг ее схватило.

Молодой дьякон, глубоко и нежно любивший свою Дуняшу, был как громом поражен и совсем потерялся. Отец Никита хоть и не признал вслух свою оплошность, тоже переживал. Из многих детей у них с матушкою Домникою Прокопиевною в живых ос­тались только дочки Марина да Дуня. Отцовское сердце терзалось запоздалым чувством вины.

Мужчинам запретили выходить из горницы, и они до ухода на вечернюю службу только из притворенной двери слышали тихие стоны роженицы да обрывистые разговоры повитухи с ма­терью.

Вот тогда-то и решил дьякон Михаил Дроздов как можно скорее зажить своим домом. Не то чтобы недобрые чувства воз­никли у него к тестю, нет, любил и почитал, как положено, но понял он смысл заведенного порядка вещей, когда семья должна жить сама собою.

В те опасные декабрьские дни теща стала ему дорога, будто вторая мать. Она да старуха Фроловна спасли Дуню и их первенца. Роды случились в ночь с 25 на 26 декабря 1782

года, на второй день Рождества, и были трудными. Радость от рождения сына омрачилась болезнью Дуни. Молодой отец терзал себя, а помочь ничем не мог. Лихорадка и жар жестоко терзали бедную и сильно ослабили ее. Но Бог милостив, пережили благополучно.

Как знать, не это ли первое осложнение стало примечательным знаком на жизненном пути святителя? Ничто на земле не воз­никает просто, и все люди приносят жертвы, подчас неявные для них самих, за свои обретения. И чем более великая судьба определена человеку, тем более сложностей должно ему преодо­леть на своем пути.

Впрочем, об этом никто в доме настоятеля не думал. Беспо­коились о простом: выжил бы младенец.

-Ой, не жилец...— вздохнула повитуха, отдыхая за самоваром после трудной ночи.