Неизвестно - Untitled.FR11

Когда молодые появились на пороге, Ольга на полотенце протянула им соб­ственноручно испечённый хлеб с солью. Пётр Агееич велел сыну и невестке стать на колени, благословил, перекрестив, обрызгал освящённой в церкви водой. Иван, хоть и неверующий, не перечил воле отца.

Паша - в своём креп-жоржетовом платьице, Иван - в чёрном костюме, не но­вом, но добротном, пошитом из шевиота. Да и все приглашённые надели лучшие рубахи и брюки. Радостное возбуждение царило среди молодёжи, уже давно не было так шумно у Марчуковых.

Пётр Агеич пожелал паре быть вместе в горести и радости, жить в любви и согласии, пригубил из рюмки церковного кагора. После этого он вместе с женой отправился в церковь.

- Вальс-бостон, вальс-бостон! - зашумели за столом гости, разливая шампан­ское в стаканы.

Ваня поклонился Паше и вывел её на середину комнаты. Гаврюша тронул паль­цами клавиши на аккордеоне, и пара заскользила в нешироком пространстве ком­наты. Все хлопали. Паша, подняв подбородок, встретила взгляд Ивана: он смотрел в её лицо не отрываясь, как тогда, когда она услышала от него, что он любит её .

Это было в рощице за больницей. Ваня провожал Пашу из клуба: вокруг пели птицы, в воздухе стоял густой запах сирени. Он целовал её страстно, при­жимал к себе, и она, обессилевшая, даже не пыталась сопротивляться. Какой-то поток стремительно уносил Пашу, и она сама начинала отвечать мужчине, держа­щему её в объятиях, - уже больше не противилась захлестнувшему её течению, названия которого не знала.

И это люди называют любовью? Тогда что же её любовь к маме, отцу, брату? Почему она, потеряв себя, не может ни о чём думать, кроме Ивана? Почему она при этом страшится его натиска, его безудержной натуры?

Три часа прошли для неё незаметно, гости разошлись. Родители Вани ушли ночевать к родственникам, и они остались одни. Жаркий день закончился, усту­пив место прохладе, и Иван предложил помыться в маленькой баньке, где за день вода нагревалась в бочке на солнце.

- Сначала я! - решительно заявила Паша.

- А может.

- Никаких может! Я иду одна, а потом. товарищ агроном.

Ваня легонько покачал головой: и раньше в этой на вид скромной девушке он замечал частенько решительные нотки.

. Паша лежала на кровати, натянув простыню до подбородка. Она тоскливо смотрела на дверь, умоляя бога, чтобы всё произошло как можно скорее. Она не боялась боли, но ожидание мучило её .

Прежде чем лечь, она надела длинную ночную рубашку. Стало жарко, она ре­шила снять рубашку, лечь голой: ещё не хватало Ване запутаться в ней, думала она самоотверженно.

Скрипнула дверь, и в свете бледной луны, заглядывающей через занавески, появился её Ваня, в трусах, с полотенцем на шее, он шлёпал босыми ногами по струганым доскам.

- Где ты, любовь моя?

Паша не ответила. Он, конечно же, увидит её через минуту.

Иван легонько скользнул под простыню, и она почувствовала, как его про­хладная, ещё влажная ладонь легла на её щёку:

- Пашуня, боишься?

- Ничего я не боюсь! - решительно ответила девушка, но её тело отозвалось лёгкой дрожью.

- Давай я буду тебя только целовать, а остальное мы отложим. до завтра. - шептал Иван.

Она не ответила, а он уже жадно целовал её губы, и снова стремительный по­ток подхватил её, и она перестала думать обо всём. Кажется, вряд ли она понима­ла, что происходит. Их тела переплелись, и через какие-то минуты её пронзило острое чувство, она закричала, и её крик тут же погас на губах: будто схлынули всё напряжение, вся тяжесть ожидания, и ей стало легко, невесомое тело уноси­лось в пустоту, как в погибель .

Она лежала, закрыв глаза, не в силах пошевелиться. Иван откинулся на по­душку, положил руку на её грудь, что-то шептал ей, но она ничего не понимала. Да и зачем? Она ощущала рядом с собой тело мужчины, по которому, таясь сама от себя, сходила с ума, и чувствовала, как её жизнь наполняется новым для неё смыслом: отныне - она взрослая женщина.

* * *

Ваня вставал в пять часов утра, выпивал кружку молока с хлебом, садился верхом на серую в яблоках Резеду - и только его и видели, до самого вечера он пропадал на полях. Паша шла на работу в больницу, возвращалась домой, ждала мужа. И дома она не сидела сложа руки: убиралась, стирала, готовила еду.

Марчуковы-старшие не могли нарадоваться на свою невестку: редкий случай - красивая дивчина, работящая, уважительная, без всякого каприза. И Петр Агеич, и Ольга Андреевна звали её Пашуней, а она, как требовал обычай, обращалась к ним как к родителям: «папа» и «мама».