Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

— Кто же он? Турок? Якут?

— Ничего точно не известно, Иван Петрович. Сам видел у него в паспорте «фаундрайзер» записано .

— А у тебя что записано? — оторвавшись от борща, спросил Громыхалов. — Может, ты тоже не еврей?!

— Какой же я еврей, Иван Гаврилович? — обиженно сказал поэт. — Если хо­тите, сами посмотрите...

И он, действительно, вытащил паспорт, где — Иван Гаврилович даже глазам своим не поверил! — было написано: «имиджмейкер».

— Что это за национальность такая? — удивился Громыхалов, разглядывая со всех сторон новенький паспорт. — Я думал, это самое, что такой национальности и на свете нет. И вообще .

— Не могу знать. — ответил Иудкин, бережно пряча документ в карман. — Мне паспорт менять надо было, вот и выдали такой. Господин Макаронкин гово­рит, что так теперь моя нация называется по уточненным данным.

Иван Гаврилович Громыхалов громко засопел и хотел смазать Иудкина по роже, но сдержался.

«Берите себе столько суверенитету, сколько сможете проглотить!» — вспомнил он мудрую мысль господина Президента, и даже в носу у него засвербело. Откуда знать было, сколько энти имиджмейкеры могли суверенитета проглотить .

Хлюпнув носом, он снова склонился над тарелкой с борщом.

Нос у него даже вспотел от испуга.

Да.

Всего ждал Громыхалов от Иудкина, ко всякому готов был, но чтобы вот так, сразу, имиджмейкером, понимаешь ли...

Защемило сердце от нехороших предчувствий. Да и вообще, нехорошо как-то сделалось, словно смысл из жизни вынули и живи теперь неизвестно как и зачем.

— П-простите, Иван Г-гаврилович. — отвлек его голос Иудкина. — Вы бор­щом капнули. А вам надо на правлении банка сейчас выступать.

— Ты чего, совсем охренел, Иудкин? — рассердился Громыхалов и запустил тарелкой в своего имиджмейкера. — Ты весь город опозорить хочешь?!

Ловкий Иудкин сумел уклониться от летящей тарелки, но возражать не стал. Он знал, что любой непорядок в своей одежде Иван Гаврилович воспринимал, как позор всего столь любимого им Рельсовска.

Оговорюсь сразу, что в нашей реконструкции исторических разговоров и си­туаций мы опираемся на достоверные свидетельства и источники.

Похоже, что так и было на самом деле.

Так и чувствовали себя рядовые рельсовцы.

Что-то этакое — не то хмарь, не то сумерки — нависло над городом, мучитель­ное недоумение застыло в глазах, поползло по склонам, затопило многочисленные Федорчуковища .

И снова мысли рельсовцев привычно устремились к столице нашей Родины, но — увы! — напрасно вглядывались они в экраны телевизоров, напрасно льнули к приемникам. Ни по телевизору, ни по заграничным «голосам» ничего не говори­ли о Рельсовске, словно евреи никуда и не исчезали из города.

И это совсем уж сбивало с толку, от этого не хмарь даже, а едкий дым распол­зался по умам, выедая последние островки покоя...

— Да. — подтвердил на сходке у пивного ларька Федор Любимов. — Энто, уважаемые земляки, самое страшное и есть.

— Что, Федя? — заволновались рельсовцы. — Что энто?

— Ну, что молчат. — сказал мыслитель. — Значит, энто серьезно.

— Да ну. — нерешительно запротестовал Витя-райкомовец, недавно появив­шийся в Рельсовске, но уже сделавшийся известным своими антисемитскими взглядами. — Ну, пропали евреи, и хрен с ними! У нас и продукты пропадали, а жили... А тут... Глупое дело...

— Странно ты рассуждаешь, Виктор... — сказал в ответ Федя. — Порою даже и глупо. Ни за что не подумаешь, что в райкоме работал. Насчет продуктов у нас, по-моему, и из стариков никто не помнит, чтобы они в достатке были. А про евреев этого не окажешь . Они всегда имелись. Поэтому и на душе, Витя, спокой­но было. Знали мы, если они рядом, то значит, и мы не пропадем. Хоть какого- нибудь продукта да завезут, чтобы с рядовыми обывателями и они не вымерли. А теперь что? Теперь, спрашивается, на кого надеяться?

Вот так, как всегда доходчиво, разъяснил Федор Любимов возможную альтер­нативу, но тревогу его слова не рассеяли.

Напротив, совсем неспокойно сделалось на душе обывателей.

Грустно было и жалко себя до невозможности.

— Что же теперь делать? Неужто и электричество отключат, Федя?

— Может, и отключат... — отвечал мыслитель. — С какой стати освещать, если даже евреев нет!

— И что же будет-то тогда с нами?

— А то и будет... — хладнокровно, как и подобает мыслителю, ответил Фе­дор. — Видно, гражданы, скоро мы все исчезнем.

Томительная тревога, усиливаемая разными антисемитскими слухами, поме­шала рельсовцам с должной серьезностью отнестись к предсказанию мыслителя.