Бранко Миленкович - Продается Таня. 20 лет (Ispovest iz harema)

– Сафет, все время забываю спросить вас: что с Исмаром? Он знает о том, что случилось, вы с ним обо мне говорили? – спросила я его между делом. – Меня особенно интересует, что он вам сказал. Он обвиняет того крестьянина, который меня купил?

– Я бы не сказал, что он его обвиняет. На самом деле ему все равно, он бесчувственный человек и не ломает голову над тем, попала ли ты в чужие руки, поймана ли полицией, улизнула ли за границу или вообще погибла. Мне кажется, самое плохое, что Исмар по-своему интерпретировал рассказ того сельского дилера. Он связал твое бегство с той разборкой, на которой ты присутствовала. То есть он думает, что тебя взяла в заложники группировка, с которой он поссорился из-за наркотиков. Он думает, что они приняли тебя за его девушку, с которой у него серьезнее отношения, и украли тебя, чтобы его шантажировать. Представь, он ждет, что к нему придут и потребуют выкуп за тебя. Он смеется, когда рассказывает об этом. А нам это очень кстати.

– Значит, он не сомневается в людях из своего окружения, в вас, в своей секретарше?

– Совершенно не сомневается! Он только еще раз спросил, сколько раз я навещал тебя, видимо, ему один из охранников доложил. Я просто напомнил ему при этом, что ты была больна и что я возил тебя в больницу. И больше об этом не было речи.

Сафет замолчал. Опустив голову, ой рассматривал чашку, вертя ее в руках. Я почувствовала, что он набирается духу, чтобы начать разговор о чем-то, чего мы раньше не касались. Я оказалась права.

– Детка, не пойми меня превратно, но я хотел бы поговорить с тобой о том, что сейчас происходит на нашей родине. Я не буду толочь воду в ступе, разглагольствовать попусту о том, что нас не касается, а скажу лишь о том, что поставило нас по разные стороны баррикад, если называть вещи своими именами. Сербов, православных, и нас, мусульман, боснийцев.

– Сафет, я об этом ничего не знаю, поэтому не могу поддержать разговор. Я могу просто выслушать вас, но боюсь, как бы это не испортило наши отношения.

– Вовсе нет. Я как раз и хотел об этом поговорить. Не бойся, много времени это не займет, и это никак тебя не оскорбит, – убеждал меня Сафет.

И вот он начал рассказывать о своей семье, их корнях, давнем предке Михаиле, который, чтобы спасти семью, принял ислам. Он сказал мне фамилию, которую носили его предки до того, как оставили православие и приняли восточную веру. Он признался, что об этом знал практически каждый член их рода, но принято было помалкивать. Только глава семьи, когда Бог приходил по его душу, отводил самого старшего потомка для разговора наедине и рассказывал эту семейную историю. Так сделал и отец Сафета, когда пришло его время, рассказав Сафету предание о перемене веры.

Потом с болью, которая точно не была показной, Сафет рассказал мне о войне между мусульманами и сербами, особенно подчеркивая тот факт, что больше всего выиграла в происходившем какая-то третья сторона. Он упомянул, что встречается иногда с боснийскими и санджарскими мусульманами, которые приезжают в Турцию за помощью, чтобы получить оружие и поддержку у турецких властей. Сафет осуждал их, сказал, что сам несколько раз ссорился с ними и с теми, кто поддерживал этих эмиссаров.

Я молча внимательно слушала. Передо мной сидел человек, которому надо было выговориться, надо было, чтобы его выслушали. В какой-то момент он вспомнил свою погибшую дочку и заплакал. Сафет признался, что эту смерть считает наказанием за какое-то преступление, совершенное кем-то из его предков, которое он должен искупить. Он сказал, что не ходит в мечеть, но по традиции соблюдает Рамазан и еще несколько мусульманских обычаев.

Уже давно перевалило за полночь, а Сафет все говорил и говорил. Хазиля приносила вино и холодные закуски. Я только время от времени вставляла слово-другое, а он все говорил о своей жизни, о своем настоящем, будущем, о своих планах. Несколько раз он повторил, что ему не к кому приехать в Сербию, что все его близкие родственники умерли или разъехались по миру.

Сафет ушел под утро. Прощаясь, он попросил не очень на него сердиться за болтливость и навязчивость. Я ответила, что он меня совсем не утомил, что мне было интересно его слушать. Прошло несколько дней, а Сафета все не было. Моя мнительность прошла, я больше не ожидала каких-то неприятных сюрпризов. Я до глубины души доверяла Сафету. Хазиля пыталась мне что-то объяснить, но все заканчивалось улыбками и беспомощным пожиманием плеч. Она уходила в город, а я следовала указаниям Сафета и не показывала носу из дома, не звонила по телефону в спальне Хазили. Впрочем, для этого не было никакой надобности. Однажды мне пришла в голову мысль попросить ее об услуге – позвонить домой в Белград с ее телефона, – но потом я отказалась от этого.