Стив Тольц - Части целого

Я вышел в магазин купить пару пачек бумаги формата А4. Мне нравятся белые страницы — они словно уговаривают заполнить себя словами. Солнце на улице показалось мне похлопывающей по лицу ладошкой. Глядя на людей, я подумал: сколько же усилий требует жизнь! Теперь, когда у меня не осталось никого из близких, мне придется обратить кого-то из этих незнакомцев либо в друзей, либо в любовниц. Сколько необходимо стараний, если приходится постоянно начинать с нуля!

На улицах своего города я ощущал себя словно в чужой стране. Все еще сказывалось отравляющее влияние жизни за решеткой, и хотя я тянулся к отдельным людям, но до такой степени страшился толпы, что хотелось обнимать фонарные столбы. Чего я боялся? Мне никто не собирался делать ничего плохого. Скорее всего пугало безразличие. Упади я перед прохожим, все равно бы не подняли.

Я прошел мимо газетного киоска, и мое сердце оборвалось — все было облечено в печатные слова. Отца официально признали мертвым. Я решил не читать панегириков бульварных изданий. «Проходимец на том свете!» «Ура! Он скопытился!» «Конец денежного мешка!» За это не стоило платить доллар и двадцать центов. К тому же я все это слышал и раньше. Газетный киоск остался за спиной, а мне пришло в голову, что в заголовках было что-то нереальное, будто затянувшееся дежа-вю. Я не понимал, как это объяснить. Словно я оказался в конце чего-то такого, что раньше считал бесконечным, или в начале того, что, как готов был поклясться, началось уже давным-давно.

Следующие несколько дней я сидел у зарешеченного окна и без передышки писал. А когда представлял отвратительную, полную важности голову отца, покатывался со смеху и истерически хохотал до тех пор, пока соседи не начинали стучать в стену. Телефон не умолкал — по милости журналистов. Я не обращал внимания и три недели без устали писал: каждая страница — освобождение на волю очередного кошмара, от которого я избавлялся с глубоким облегчением.

Как-то вечером я лежал на диване и чувствовал, что сдвинут по фазе. У меня возникло ощущение, что веко утонуло в глазу. И в это время я услышал, как за стеной ссорятся соседи.

— Зачем ты это сделал? — кричала женщина.

— Видел такое по телевизору, — огрызался мужчина. — Шуток не понимаешь?

Я напрягал последние клетки мозга, пытаясь догадаться, что такого сделал отец семейства, когда раздался стук в дверь. Я ответил.

Гость обладал завидной осанкой. Это был молодой мужчина с ранней лысиной, в костюме в тонкую полоску. Он сообщил, что его зовут Гэйвин Лав, и я принял его информацию за чистую монету: не мог себе представить, чтобы кому-нибудь пришло в голову назвать себя Гэйвином Лавом, если это было его ненастоящее имя. Мужчина заявил, что он юрист, и от этого его утверждение — что он Гэйвин Лав — приобрело еще большую весомость. Он сказал, что я должен подписать несколько бумаг.

— Что за бумаги?

— Вещи вашего отца находятся в камере хранения на складе. Все они принадлежат вам. Только необходимо поставить подпись.

— А если я их не хочу?

— В каком смысле?

— Не хочу и не вижу причин что-либо подписывать.

— Ну… — Гэйвин Лав побледнел и неуверенно продолжал: — Тогда мне просто требуется ваша подпись.

— Это я уже понял. Но не уверен, что у меня есть желание ее ставить.

Его самообладание испарилось. Видимо, ему грозили неприятности.

— Мистер Дин, неужели вы не хотите получить наследство?

— А деньги я получу? Видите ли, деньги — это то, что мне реально необходимо.

— Боюсь, нет. Банковский счет вашего отца пуст. И все, что имело хоть какую-то ценность, распродано. Осталось лишь то, что…

— Ничего не стоит.

— Но стоит хотя бы того, чтобы на все это взглянуть. — Он старался говорить авторитетно.

— Что ж, пожалуй, — с сомнением протянул я, сам не понимая, зачем мучаю этого бедолагу. Поставил подпись и лишь потом осознал, что расписался «Каспер», но он как будто не заметил. — И где же эта камера хранения?

— Вот адрес. — Он подал мне клочок бумаги. — Если поедете сейчас, могу вас подвезти.

Мы оказались у правительственного здания, приютившегося рядом с мебельным складом и магазином оптовой торговли полуфабрикатами. У въезда на стоянку безраздельно распоряжался охранник в маленькой белой будке, который лишь немного приподнял перед нами деревянный шлагбаум. Гэйвин Лав опустил стекло.

— Это Джаспер Дин. Он приехал потребовать наследство отца.

— Я не собираюсь ничего требовать, — поправил я. — Только хочу бросить взгляд, что там такое лежит.