Стив Тольц - Части целого

Обеды проходили в таком же молчании, как первый, — слышалось лишь громкое дыхание отца между ложками острого супа. Оценивая его вздохи, я понимал: он в ярости, ибо не ощущает с нашей стороны достаточного сострадания. Многого он не хотел и довольствовался бы малым. Терри помочь ничем не мог: он все еще носился с мыслью развлечь и поддержать брата. На Кэролайн надежды было и того меньше — она притворялась, что вообще не верит в предстоящую смерть мужа. И посвятила себя невыполнимой задаче обратить развитие рака вспять — обращалась ко всякого рода ведовству: психоспиритизму, визуализации, чистке кармы. Отца окружали самые отталкивающие формы позитивизма — этого проклятия умирающего. И поскольку Кэролайн задалась целью спасти его тело, а Терри — его душу, отец стал бредить самоубийством, повторяя, что умирать от естественных причин — не что иное, как проявление лени. Чем больше его старались вернуть к жизни всевозможными нелепыми средствами, тем он больше проникался уверенностью, что дело собственной смерти необходимо брать в свои руки.

Как-то вечером я услышал крики и, выйдя из спальни в гостиную, увидел, что Терри с подушкой в руках гоняется за отцом.

— Что здесь происходит?

— Он хочет меня убить.

— Неправда! Я не хочу твоей смерти. Ты сам желаешь себе смерти, а я пытаюсь тебя из этого вытащить.

— Не приближайся ко мне, мерзавец! Я заявлял, что собираюсь совершить самоубийство, но вовсе не желаю, чтобы меня укокошили.

Бедный отец! Дело не в том, что у него путались мысли. Просто их было слишком много, они вступали в противоречие и вытесняли одна другую. Он противился тому, чтобы брат его задушил, но и сам не мог решиться лишить себя жизни.

— Позволь оказать тебе услугу, — повторял Терри. — Я всегда был рядом с тобой и никогда тебя не оставлю.

— Тебя не было рядом, когда меня пыталась убить мать.

— Ты о чем?

Отец пристально посмотрел на брата.

— Ни о чем.

— Вот что я тебе скажу: ты не способен разобраться с собственной смертью, потому что понятия не имеешь, кто ты есть.

— И кто же я есть?

— Это ты мне скажи.

После некоторого колебания отец назвал себя «пророком ограниченного спектра прозрения». Мне понравилось. Но Терри считал, что его брат — нечто совершенно иное: христианин, неспособный собраться с мужеством для самопожертвования, Наполеон, не решающийся дать сражение, Шекспир — без дара владения словом.

Отец тихо простонал и опустил глаза. Терри положил на его плечо толстую, широкую ладонь.

— Признай, что, хотя ты так долго живешь на земле, ты не знаешь, кто ты такой. А если ты не знаешь, кто ты такой, то как можешь быть тем, кто ты есть?

Отец промолчал, однако издал очередной стон, словно животное, увидевшее в окне мясной лавки своих родителей.

Я отправился спать, задавая себе вопрос: а я-то знаю, кто я такой? И ответил: конечно, знаю — Каспер. То есть Джаспер. Кроме того, я не мой отец. Я не превращаюсь в него. Я не преждевременная инкарнация отца. Я — это я, вот и все. Ни больше ни меньше.

От этих мыслей мне стало тошно, и даже показалось, что у меня изменилось лицо. Встав с кровати, я посмотрел в зеркало. Я выглядел не лучше и не хуже, а по-другому. Появилась мысль: скоро я вовсе перестану себя узнавать. Что-то странное происходило с моим лицом, и причиной тому был не просто процесс старения. Я превращался в кого-то не меня.

Снаружи послышался громкий шум. Откуда-то из курятника. Кто — или что это? Я выглянул, но из окна ничего не разглядел, кроме отражения в стекле моего не совсем знакомого мне лица. Выключил свет, но, несмотря на то что светила луна, было слишком темно. Грохот продолжался. Я, разумеется, не собирался никуда выходить, разбираться, в чем дело. Кто знает, какие существа обитают в джунглях Таиланда, и кто знает, насколько они голодны? Оставалось одно — крепко зажмуриться и попытаться заснуть.

Утром я опять посмотрел в окно. Курятник по-прежнему стоял на месте. А я почти в уверенности ждал, что увижу, как его мусолит в пасти великан. На улицу я вышел через заднюю дверь.

Трава под ногами была холодной и мокрой. Воздух отдавал странным ароматом: казалось, будто пахло засохшей, потерявшей большую часть своего букета мятой. Я осторожно продвигался вперед, готовый каждую секунду бежать в дом, если на меня бросится зверь. В курятнике царил хаос. Банки с краской открыты, их содержимое на полу и на моем в клочья разорванном рисунке парящего в воздухе лица. Кто уничтожил мою картину? И зачем? Не оставалось ничего другого, как возвращаться в постель.