Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

Правда, к суду его тоже привлекли, однако тут же оправ­дали; ну, почти оправдали: отдали под административный надзор полиции с определением обязательного места прожи­вания, и это место давно звало его, пробивалось в сердце в бурные дни радикальской жизни и, особенно, — в томитель­ные месяцы неволи. Ему вскоре надлежало ехать домой, в Новороссийск, к измученной ожиданием маме, к недоуме­вающему отцу, под их опеку.

А на третий, кажется, день воли — выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова. Горячая возлюб­ленная киевского бунтаря Боголюбова отомстила злодею, который распорядился высечь розгами ее жениха, не слом­ленного Домом предварительного заключения. О покушении

Тихомиров узнал на Невском, у Гостиного двора. Нахохлив­шиеся от стужи извозчики хрипло переговаривались — с ух­мылками, чуть злорадно. О барышне какой-то, что из дамс­кого револьвера пульнула в генерала. Левушка остановился, спросил подробности.

— Как звать-величать запамятовал, — повернулся косог­лазый бородач. — В упор била, пуговица на мундире всмятку..

— Эх, Ероха, врешь ты много, а переврать не умеешь! — встрял костлявый извозчик с моргающими красными глаза­ми. — Пряжку девица энта продырявила. Знамо, куда-рас- куда целила! (С многозначительной ухмылкой). Потому как ссильничал барышню енерал. Вот! Поделом, стало быть.

— Значит, тебе барышню жаль? — спросил Тихомиров.

— Чуток если. Она ж из господ.— признался красногла­зый. — Тут другое. А пошто он нас притесняет?

— Как же? — удивился Левушка. — Градоначальник?

— Истинно он! — подпрыгнул на козлах Ероха. — Строго­сти по упряжи ввел. То удила ему не те, то сбруя с вожжами. Глазом не моргнешь — штраф. А то и бумагу отымут.

— Вот и получил! Бог шельму метит.

Домой, домой! Что может быть слаще? Разве что пухлые губы Сони, которые временами вдруг отчужденно твердели в поцелуе; Перовская рассеянно отводила глаза, куда-то то­ропливо убегала, называя множество мелких дел, требующих ее участия.

Но он был слеп. Он просто очень устал. После одиночки в крепости и в Доме предварительного заключения его утом­ляли люди, даже самые близкие, самые любимые. Что ж, беги, Сонечка, беги, родная, переживай за товарищей, которым меньше повезло — за Ковалика, Рогачева, Войнаральско- го. За тех, кто умер во время следствия, за тех, кто сошел с ума. Или за Ипполита Мышкина, владельца типографии на Арбате, организатора побега (жаль, неудачного!) Чернышев­ского из Вилюйска; того самого Мышкина, что под ободря­ющие реплики худющего адвоката Александрова произнес свою знаменитую речь: «Наша цель заключается в том, что­бы создать на развалинах существующего буржуазного строя тот порядок вещей, который удовлетворял бы народным тре­бованиям.» А как? Конечно, путем социальной революции; ибо власть сама никогда не откажется от насильственно при­своенных ею себе прав. Да что там: бунт — вот единственный орган народной гласности.

Мышкин добавил перцу, назвав Особое присутствие Пра­вительствующего Сената «домом терпимости», и получил де­сять лет Новобелгородского централа с последующим пере­водом на Карийскую каторгу.

Тихомиров написал домой о невесте, о Сонечке; о том, что летом приедет вместе с ней. Христина Николаевна ответила незамедлительно: ждем с нетерпением, и вина отец заготовил изрядно («того самого, твоего, сынок!»); вот только любит ли невеста сальтисон — ведь губернаторская дочка, какие у нее вкусы? Хотя сальтисон мы готовим все так же, по-нашему: на каждые три ножки берем одну куриную филейку. Это чтоб кра­сивее было, когда за стол с Сонечкой сядете. Как разрежешь, просто глаз не оторвешь! Ну, и, само собой, желатину в меру...

Нет-нет, Перовская встретила его с той же радостью, что и других отпущенных на свободу товарищей. Но в том-то и дело (он это ревниво понял) — так же, как и других; как и Корнилову, Морозова, Кувшинскую, как всех остальных, снова спорящих до утра в дрянных номерах Фредерикса, а потом в квартире на Знаменской. А ведь он ждал совсем ино­го; она была его невестой, ему хотелось побыть с ней вдвоем. Он думал, что и она хочет того же. Он любил ее и знал навер­няка, что и она его любит.

Но Соню теперь охватило другое страстное желание: во что бы то ни стало освободить Ипполита Мышкина; в ради- кальском деле Мышкин был фигурой невзрачной, малопри­метной. А на суде его точно подменили — так уж заклеймил сатрапов и их приспешников, что только держись.

Потемневшие глаза Перовской снова полыхали синим огнем.