– Вона… какие лужи, – объясняла баба, растопырив пальцы.
Как вдруг лицо её переменилось.
– Оборотись-ка… Оборотись-ка, мил человек, – зашептала она, вперив загоревшиеся глаза куда-то поверх левого плеча Модеста Шокотова, то и дело переводя взгляд на его лицо, точно приглашая взглянуть, точно говоря: «Да вот же то, что ты ищешь! Обернись только».
Модест обернулся. К высокому сплошному забору подходил человек. Человек как будто незнакомый Модесту, но в то же время мучительно напоминавший кого-то. Довольно ещё молодой, одетый просто, но чисто. Лицо показалось Модесту грубым, мясистым. Из-под козырька сверкнули на Шокотова два маленьких, востреньких глазка, будто огрызнулись два злобных зверька и спрятались снова в нору.
«Экое диво… Что за притча чудная.., – думал сторож Вознесенской церкви Модест Шокотов, торопясь на свой пост, который оставил он без всякого дозволения. – Право, диво: всё знакомо, всё уже было… и ничего не разобрать… Как это сказала баба? “Ходит один, солидный такой, с носом”… С носом… Именно, что с носом… Всё-то и дело-то, стало быть, в носе… Не остаться бы с носом!.. А кто-то, я чай, непременно с носом останется…»
И что-то ещё несуразное лезло ему в голову. А ночью, когда он со своей колотушкой обходил церковь, а после возвращался в предназначенную для него будку или сидел по обыкновению на низенькой скамеечке, устремив взгляд к звёздам, водившим над ним хороводы, крутилось на уме: «порато», «Святые ворота», «Архангельск», «нос» и снова «Архангельск». И что-то ещё ускользающее, что-то, не могшее отлиться в слово и потому носившееся где-то рядом в виде неясных призраков…
Уже увяли ветви берёз, украшавшие храмы на Троицу. Уже свернулась Троицкая ярмарка, и схлынуло оживление с Монастырской площади. Уже понемногу стал забываться ярмарочный мертвец. И всё, казалось, было спокойно: нищие расположились у Святых ворот, торговцы обычным порядком расселись в лавках вдоль монастырских стен. Как вдруг в один прекрасный день к Фомушке, сидевшему тут же у Святых ворот, подошли становой пристав Порфирий Игрушкин и двое пятидесятских, украшенных бляхами. И пристав сказал:
– Ты будешь Фома Григорьев Книжников?
– Что же? – помедлив, отвечал Фомушка. – Наше фамилие…
– Вставай, – грубо велел Фомушке становой и пнул сапогом щербатую деревянную чашку, так что монеты из неё рассыпались, а один двугривенный, вставши на ребро, проворно покатился в сторону и был пойман кем-то из товарищей Фомушки, не пожелавшим расстаться с добычей. – Вставай, ты арестован.
– Что же это… – захныкал Фомушка, подбирая толстыми, грязными и, как казалось, неловкими пальцами просыпавшиеся деньги. – За что же монетки просыпали…
О том, что сказал ему становой, он точно не слышал или не понимал.
– Встать! – закричал Игрушкин.
И отчеканил:
– Фома Григорьев Книжников, ты арестован по обвинению в убийстве архангелогородского мещанина Бориса Вешнякова…
Снова рассыпались деньги. И уже не один двугривенный, а множество мелких монет покатились во все стороны по площади…
– Вообрази, душенька, – вечером того же дня изъяснял за ужином расправный судья, титулярный советник Мирон Терентьевич Тареев своей супруге Марфе Гавриловне. – Фомушка… Ну да Фомушка – clochard pittoresque… тот колоритный нищий, что вечно рыбьим мехом укрыт…
– Ах, мой друг, слышал бы ты, какие страсти передаёт Акулька! – перебила мужа Марфа Гавриловна. – Бог знает, что такое она несёт… Ума не приложу, где можно было эдакого нахвататься!.. Ну да что же Фомушка? Я отлично помню!
– Ну да… Фомушка… Спасибо, душенька, – и Мирон Терентьевич нежно поцеловал ручку, подложившую ему на тарелку кусочек хлебца. – Является тут к нам один мужичок. Кто таков? А сторож Вознесенской церкви. Мужичок из себя странный – ну вот ни в городе Иван, ни в селе Селифан. Но да вот что рассказывает.
Здесь Мирон Терентьевич взял паузу, в продолжение которой из холодного, покрывшегося слезой графина, налил себе водки и выпил её, после чего замер, зажмурив глаза, а уж потом отправил в рот кусочек студня, игриво трясущегося на вилке.
– Выпускайте, говорит, тех двоих… Ну то есть Дирина с Андрюшкой. Не они, говорит, убивцы. Так и сказал: «Не они убивцы!» Поди ты к чёрту, говорим ему…
– Вот уж и помянул! – досадливо сказала Марфа Гавриловна. – Ну стоит эдак чертыхаться?..
– Прости, мой друг, прости… – погладил супругину ручку Мирон Терентьевич. – Поди ты… говорим ему. Тоже… нашёлся тут… распорядитель бала. Почём, говорим, ты знаешь, что не они убили, когда всё против них? А он – своё! Я, говорит, наверное знаю. И могу вам истинного душегуба хоть сию же минуту представить. С тем, говорит, чтоб вы его вязали, а тех двух выпустили. Потому – невиновны! – с этим Мирон Терентьевич поднял вверх указательный палец и посмотрел на Марфу Гавриловну в каком-то самоупоении.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу