Горшков Шарка - Репортёр

Марта шла, увязая неуклюжими солдатскими сапогами, в которых была обута, в непролазной январской грязи, превратившейся под колесами и гусеницами боевой техники в сплошное месиво, где увязали не только люди, но и все, что передвигалось. Она ходила между обгоревшими, обстрелянными боевыми машинами, с многочисленными следами вмятин от попавших в них пуль и осколков, подходя то к одному, то к другому бойцу, в глазах которых видела способность ответить на ее один–единственный вопрос:

– Репортер с вами? Где репортер?

Алексей ушел с этим штурмовым батальоном, не вняв просьбам и мольбам Марты не рисковать жизнью и не идти туда, где шли яростные уличные бои. Он был неумолим. Он рвался словно одержимый, не внимая никаким мольбам и доводам. Защитив себя только бронежилетом и каской, он сложил в такой же десантный рюкзак, с каким готовились идти на штурм бойцы, свою аппаратуру. Наспех обнял Марту и, пообещав скоро вернуться, запрыгнул в люк бронетранспортера.

– Репортер с вами? Где репортер? – сильно волнуясь, словно заклинание повторяла она, обращаясь к бойцам. Те в ответ лишь тупо молчали, не в силах сообразить, что нужно было этой заплаканной молодой женщине в армейских сапогах и поношенном солдатском бушлате без всяких знаков различия. Другие злобно ругались, а кто-то вообще никак не реагировал на ее слова и мольбы, совершенно уйдя в себя. Лишь один из офицеров, обхватив руками перебинтованную голову, смог ответить ей что-то вразумительное:

– Был, вроде… Такой… Весь обвешанный фотоаппаратами… Как новогодняя елка… Еще шутили над ним. Они засели в гостинице. По ним сильно гранатометчики работали. Никого не осталось… Всех перебили… Так что не рви сердце. Здесь война, а не карнавал…

– Этого не может быть! – забыв, что перед ней сидит раненый, Марта начала трясти офицера за плечи. – Он не солдат! Он репортер! Это его работа!

Офицер поднял на Марту уставший взгляд:

– Девочка, на войне у каждого своя работа… А пуля не разбирает. Она дура… Ее выпустили – она и летит: одному в сердце, другому в голову… Кому куда. Так что, девочка, лучше не совать свой нос туда, где свистят пули. Тебя надо пожалеть, но… На всех жалости не хватит. У меня там два взвода полегли. Отвоевались, даже не успев повоевать. Только пороху нюхнули. Вчера смеялись, под гитару пели, домой письма писали, а завтра сами туда полетят… В цинковых гробах…

Марта не верила тому, что говорил офицер. Хотелось кричать, что это все неправда, что Алёша жив, но офицер, обхватив голову, имел право на свою правду – ту, которую он видел своими глазами. Марта пошла дальше в надежде разузнать хоть что-нибудь о судьбе своего друга. Но снова услышала за спиной голос офицера:

– Эй, девочка… Как тебя?.. Спустись вниз. Может, найдешь. Если он еще жив. Или уже мертв… И если он вообще есть… В любом виде…

Он устало махнул рукой в сторону дверей, ведших в подвальное помещение, где было развернуто хирургическое отделение.

Никто ни у кого не спрашивал пропуск. Одни быстро входили туда, другие выходили, одних спешно вносили, других выносили – прооперированных и подающих надежду на жизнь, а также тех, кого жизнь оставила навсегда, без всякой надежды.

Вход в хирургию был расчищен от завалов и следов недавних боев. Пропустив санитаров, вносивших туда очередного раненого, Марта вошла следом. То, что она увидела, наводило не меньший ужас, чем то, что царило наружи. Низкое полутемное помещение освещалось лишь несколькими тусклыми лампочками от генератора, тарахтевшего за окнами. Удушливый запах йода и антисептиков смешался с запахом крови, немытых тел, лежавших тут же – прооперированных или ждавших своей очереди. Операции делались в том же подвале на установленных хирургических столах: ампутации, извлечение застрявших пуль и осколков, остановка кровотечений…

Хирурги и медсестры с воспаленными от изнурительной работы и бессонных ночей глазами склонились над окровавленными телами, вывернутыми человеческими органами, стараясь использовать тот единственный шанс, который дала судьба очутившимся в аду. Тесные помещения, тянувшиеся одно за другим, были наполнены стонами, криками, плачем раненых. А рядом с ними лежали те, кто уже не подавал никаких признаков жизни. Санитары подходили и накрывали их лица одеялами, простынями, перед тем стянув челюсти куском бинта и освободив их руки от капельниц, совсем недавно поддерживавших в их телах слабый огонек жизни.

Марта шла вдоль коек, где лежали прооперированные – живые и мертвые, пытаясь разглядеть знакомое лицо.